Борис Казанов - Осень на Шантарских островах
-- Не буду, -- Волынщиков предостерегающе поднял руку. -- И в рот не возьму.
-- Так ведь ты уже кончил дежурство...
-- Сегодня у нас круглосуточное.
-- Как стал милиционером, так забыл ты морскую дружбу, -- упрекнул его Полудворянин. -- Выпей: кому не надо -- не придет, кому надо -- не заметит...
Волынщиков выпил. Сторож банка встретил это громким одобрением и отсалютовал из своего угла стаканом -- он уже был здорово навеселе. Полудворянин отправился за второй ложкой, и они, обжигаясь, стали хлебать борщ из одной миски.
Полудворянин вдруг достал паспорт с деньгами и показал Волынщикову.
-- Откуда у тебя столько денег? -- удивился Генка.
-- Могу ответить... -- Полудворянин отодвинул пустую посуду жене корейца, которая подошла к ним. -- Загнал Шубе шкуры с лежбища...
Генка, видно, поверил ему, потому что не решился больше расспрашивать.
-- Прямо помешались все на этом рыбокомбинате, -- сказал он. -- Вчера Вовку Шимонаева застукали: привез медвежью шкуру -- такую облезлую, где он только выкопал такого медведя... Тоже б купили, сезонники любят такие вещи... Влепили ему штраф для начала, чтоб неповадно было...
-- Володю мог бы и выручить: моряк все-таки...
-- Выручить? Я браконьеров не выручаю, понял? -- Генка вроде захмелел от выпитого. -- И тебя не пожалею, хоть ты и друг мне...
-- Слышь, -- наклонился к нему Полудворянин. -- У тебя из конфискованного есть что-либо для лодки?
-- А что тебе надо?
-- Японская фанера...
-- Вроде есть... -- Генка засмеялся. -- Совершишь плаванье, Шурка, меня и Козырева но забывай -- мы тебя на дорогу вывели, не забывай нас...
-- Мы, айны, ничего не забываем...
-- Все равно сорвешься ты со своим характером, -- Генка положил ему руку на плечо. -- Посажу я тебя, -- пообещал он, -- посажу, но все равно любить буду...
-- И на том спасибо...
Ему вдруг стало хорошо. Это всегда случается вдруг. Вроде все шло как обычно и люди кругом -- ты их давно знаешь, ничего они тебе особенного не сделали, ни хорошего, ни плохого, но вдруг тебе становится хорошо среди них. И тогда ты начинаешь распространять это хорошее чувство, которое свалилось на тебя, все шире и шире вокруг, насколько обнимет твоя душа. Вот рядом сидит его друг и в море плывут его друзья: Славка-штурман, инспектор Козырев, вся зверобойная флотилия, и печка горячая в углу, за занавесками играют в карты, и Иванка, и сезонники под дождем... Всем им сейчас должно быть хорошо, если хорошо тебе... Если ты родился среди людей, если ты тонул, но не утонул, если ты хватал удачу за горло и неудача была твоим товарищем, то в конце концов наступит такая минута, когда ты оценишь все это вместе. И тогда тебе станет хорошо. И все равно, где это произойдет -- в море на лодке, или на песчаной дороге, или вот в этой комнате...
На улице послышался шум расплескиваемой грязи, и возле столовой остановилась санитарная машина. Две девушки в халатах вошли в столовую. Одна из них была незнакома Полудворянину. Он посмотрел на ее длинные, стройные ноги, когда она проходила мимо, и она, словно почувствовав его взгляд, споткнулась на ровном месте и с неудовольствием оглянулась на него. Девушка была в очках, но у нее было такое хорошее лицо, что уже никакие очки здесь не могли ничего испортить.
-- У кого первая группа крови? -- спросила она, раздвинув занавески и обращаясь таким образом ко всем посетителям столовой сразу. -- Наверное, у вас? -- Она смотрела на краснолицого лесоруба.
-- У меня? -- переспросил лесоруб. -- Что ж, вполне может быть...
-- Поехали с нами: надо проверить... И вы тоже... -- Теперь она показывала на банкомета.
-- Да вы что? -- растерялся банкомет. -- Не видите, какая игра...
-- Произошел несчастный случай, необходимо переливание...
-- Ну и переливайте себе... -- Банкомет закатал до локтя свитер. Остальные, не прекращая игры, сделали то же самое. Кореец посмотрел на всех и тоже закатал рукав.
-- Надо проверить, какая у вас группа. Нужна только первая...
-- Ну и проверяйте...
-- Тогда поехали в больницу!
-- Да вы что? -- завел свое банкомет.-- Не видите, какая игра...
-- Берите у меня, -- сказал Полудворянин.
-- У вас первая? -- Девушка повернулась к нему.
-- А какая, по-вашему, может быть кровь у айна? -- обиделся Полудворянин.
-- Какого айна? -- Она ничего не слышала про них.
-- Берите у него, это наша гордость, -- сморозил ни селу ни к городу Генка Волынщиков.
-- У меня первая, -- Полудворянин пододвинул ей стул. У него в самом деле была первая группа.
-- Вы выпивали сегодня? -- Кажется, она уловила запах спиртного.
-- Водка в любом деле не повредит, -- сострил из своего угла сторож банка.
-- Я трезвый... -- Полудворянину очень хотелось, чтоб эта симпатичная девушка взяла у него кровь. -- Я вам скажу, что ни у кого на побережье вы не найдете такой крови, как у меня! -- похвастал он, обнажил руку и положил ее девушке на колени.
У него была большая мускулистая рука с такой темной от загара, обветренной кожей, что вены на ней не были видны. Девушка с отвращением посмотрела на нее.
-- Я возьму у вас четыреста грамм, -- сказала она. -- Это ничего?
Полудворянин кивнул. Он чувствовал под ладонью пухлую нежную кожу ее колен, незащищенных грубым полотном юбки, -- это его волновало, -- и он уложил руку поудобнее. Она поняла это, покраснела, переложила его руку на стол, со злостью воткнула в вену толстую иглу и, то сжимая, то отпуская камеру, низко наклонила голову, чтоб он не заметил ее смущения. Девушке Полудворянин не нравился, и это обижало его, потому что ему сейчас было хорошо, и все любили его, и только она одна не хотела его любить...
-- Все, -- сказала она. -- Знайте, что вы оказали большую помощь пострадавшему, если... если мы сможем его спасти...
-- Спасибо... -- Полудворянин поднялся и тут же сел: у него стало темно перед глазами. Когда туман рассеялся, то перед собой, вместо девушки в очках и Генки Волынщикова, он увидел инспектора Козырева и даже не удивился этому.
-- Значит, это ты, -- сказал Козырев.
-- Я, -- согласился Полудворянин и, сдерживая головокружение, ухватился обеими руками за стол.
-- Пьян, -- определил Козырев, но произнес это больше с жалостью, чем с осуждением. -- Эх ты, Шурка! -- тихо сказал он. -- Что же ты наделал, дурья твоя башка...
Полудворянин молчал. Он думал о девушке из больницы, которая не любила его, и ему уже было не так хорошо, как раньше. Ему было скверно.
-- Деньги при тебе? Дай-ка их сюда...
-- Иван Емельянович, -- сказал Полудворянин, -- я тебе чего хочешь отдам, только попроси... Мне только с одним тобой хорошо, потому что ты никогда не обманываешь...
-- Я тебе попробую помочь, -- сказал инспектор. -- Только ты не надейся особо. Ты сам себе поставил подножку. Ты сам угробил мое доверие, но это, положим... -- Козырев, но договорив, махнул рукой и вышел из столовой.
-- Шурка, проснись... -- тормошила его жена корейца. -- Или не понимаешь ты? А ну уходи, уходи, а то ты всех нас подведешь под монастырь...
-- Куда ты ведешь меня? У тебя одно на уме... -- говорил Полудворянин, сопротивляясь, но она вдруг так сильно толкнула его в спину, что он вылетел из коридора и едва не растянулся на крыльце. Потом он услышал, как она задвинула дверь на засов.
Он еще долго стоял на крыльце, постепенно приходя в себя, и вдруг он понял, что произошло, но не удивился... Так бывает после того, когда тебе очень хорошо, думал он, глядя на дождь, который заливал все вокруг. Потому что, если все тебя любят, если тебе во всем везет, то когда тебе не повезет, то уж ничем не поправишь... На флотилии ему везло, но вот ему не повезло один раз: при погрузке оборвался лебедочный трос, и патронный ящик обрушился на него сверху -- и весь его гонор полетел вверх тормашками. Сегодня ему везло, а потом один раз не повезло, и теперь на этом не кончится... Козыреву тоже не повезло, и Генке, и Шубе, и кому еще... Наверное, только пострадавшему повезло. В него вольют его хорошую кровь, и ему станет хорошо...
И Полудворянину вдруг очень захотелось посмотреть, как это будет...
5
Комната, в которую он вошел, была без окон, в углу над столом горел свет. Полудворянин мельком глянул в ту сторону и замер: в углу на столе лежала Иванка... То, что она лежала, полураздетая, в этой комнате, на плоском неудобном столе, и свет лампы, усиленный отражателем, освещал ее всю, поначалу не столько испугало, сколько неприятно удивило его. Все было так нелепо и отвратительно -- любой с улицы мог войти в открытую дверь и увидеть! И первым его желанием было затворить дверь, разбить лампу, вытащить Иванку из этой комнаты... Но он не сдвинулся с места. Он смотрел на нее и слышал, как льет за стеной дождь, и слышал, как капает вода с рукомойника, и слышал какие-то шаги... И этот дождь, и звяканье рукомойника, и стук шагов, уверенно звучавших в тишине комнаты, как-то связались у него с Иванкой на столе, и он стоял, мучительно ожидая чего-то, и не мог сдвинуться с места.
В комнате были две женщины. Одна из них, темноволосая, с длинной худой спиной, -- узкий больничный халат так обтягивал се, что проступали позвонки, -- находилась у рукомойника и, подняв руки на уровень лица, сосредоточенно намыливала их. Другая стояла посреди комнаты и, раскрыв чемоданчик с инструментами, отыскивала в нем что-то. Это была девушка в очках, которая брала у него кровь... Она рассеянно посмотрела на него, но тотчас мускулы ее лица сделали припоминающее движение, лицо у нее искривилось, и она испуганно прижала руку к груди.
