Борис Казанов - Осень на Шантарских островах

Казанов Борис

Осень на Шантарских островах

Борис Казанов

Осень на Шантарских островах

СЧАСТЛИВЧИК

(Рассказ матроса)

1

-- Винтовка лежала вот так, -- рассказывал Счастливчик. -- А шептало мы у нее подтираем, чтоб курок был легкий при стрельбе... Видно, она зацепилась курком за тросы, когда научник* потянул ее... Пуля вошла вот сюда, он даже не шевельнулся. Жара в тот день стояла страшная, мы тело льдом обложили. Сапоги на нем были казенные, боцман их снял, потому что боцман за каждый сапог отвечает, а научнику они теперь были, сам понимаешь, ни к чему. И тут я посмотрел на него: лежит он -- может, первый ученый в мире! -- лежит без сапог, и море от этого не перевернулось... Тоска меня взяла: сиганул я с бота прямо в воду и поплыл к берегу, а берега от пены не видать -- такой был накат... -- Счастливчик, не выпуская винтовки, достал спичечный коробок и прикурил. -- Башку проломил, а выбрался, -- продолжал он. -- Наглотался у берега воды с песком, всю дорогу рвало, пока дополз к поселку... Сперва прыгал, чтоб разбиться, а потом полз, чтоб выжить, -- такой я человек! -- Он засмеялся и посмотрел на меня.

* Ученый (разг.)

-- Чего ты скалишься? -- не выдержал я. -- Человек убился, а ты скалишься...

-- Когда ты убьешься, мне еще веселей будет, -- ответил Счастливчик.

Я инстинктивно сунул руку в карман ватных штанов и потрогал свой талисманчик. Это был маленький слоненок, выточенный из моржового клыка. Мне дал его один чукча в Эгвэкыноте в обмен на банку китайской тушенки. Талисманчик был при мне, и, значит, я не мог утонуть, и я сразу успокоился и снова был готов слушать болтовню Счастливчика.

-- Вот такой был человек! -- говорил он. -- Не за деньги работал. Только погиб глупо, не повезло ему...

-- Зато тебе везет, Счастливчик, -- сказал Бульбутенко, старшина бота. -- Уж так везет, что дальше некуда... -- Бульбутенко стоял на корме и, зажав румпальник между колен, смотрел на часы.

-- Никто нашей смерти не заберет: ни моей, ни твоей, ни его, -- вяло ответил Счастливчик. Он сразу раскис от слов Бульбутенко, и было видно, что он хотел поскорей закончить этот разговор. -- Вот пошли, а может, и не вернемся назад...

Бульбутенко смотрел на часы, а Счастливчик -- себе под ноги, а я глянул на море, но не увидел там ни черта: один только лед плавал, точно куски застывшего жира в борще... А на горизонте был город -- будто из светящихся кристаллов, я такой красивый город сроду не видел, но я в него не поверил, потому что знал: это и не город вовсе, а рефракция, преломление солнечных лучей, то есть обман зрения и так дальше. Но, подумав о городе, я вспомнил Владивосток и свой домик в Косом переулке, огородик, ребятишек и Шурку, жинку мою. Как она огород мотыгой долбает, запарилась -- аж платье к спине прилипло, и какая она сейчас загорелая, потная, веселая от работы. А на меже, среди зеленых кустов окученного картофеля, я видел розовые мордашки ребятишек, а на веревке под грушами просыхает выстиранное белье, распространяя приятный холодок... Эта картинка до того понравилась мне, что я чуть не прослезился и с трудом пересилил себя: ребятишки все-таки были не мои, а от Витьки, ее бывшего мужа, и хоть я не терял дома время даром, своих детей у меня не было -- так было обидно, что она не хочет рожать от меня... Я эту Шурку и Витькиных ребятишек очень крепко любил, я им трехпроцентных облигаций на четыреста рублей дал и получку на них перевел, только самую малость себе оставил...

-- Бросай якорь, -- приказал мне Бульбутенко. -- Пора на капитанский час* выходить...

* Время радиосвязи между дрейфующей шхуной и ботами, находящимися на промысле.

Мы пристали к одинокой маленькой льдинке, и старшина бота выключил двигатель. Раньше я боялся таких маленьких льдинок, они казались мне ненадежными. Но потом я понял, что величина льдины не имеет значения, главное -- чтоб у нее не было подсова. Подсов -- подводная часть льдины. Летом она отрывается и висит самостоятельно, подпирает верхнюю льдину, но может от пустякового толчка вылететь наверх, словно снаряд из пушки... Если нарвешься на нее, то будет конец и тебе, и боту. А такая вот маленькая -она целого мамонта выдержит...

Бульбутенко расположился на капоте. Он достал рацию, собрал антенну, подсоединил в наушники, потом подключил питание и стал ожидать вызова с судна. У нас была телефонная радиостанция "Недра-п", величиной с транзистор. Кроме нее, на боте еще был установлен "Шлюп" -- аварийная радиостанция большого диапазона. При помощи "Шлюпа" можно было выйти на 500 килогерц -на этой волне прослушиваются сигналы бедствия, и нас могли засечь спасательные или любые другие суда, а также побережные сахалинские радиостанции. "Шлюпом" мы еще ни разу не пользовались, поскольку в аварии не попадали...

Счастливчик выпрыгнул на льдину с винтовкой, а я сиганул следом.

Счастливчик ходил на боте мотористом, но рулевым он не был, как другие мотористы на ботах, только смотрел за двигуном да еще стрелял из винтовки. Вернее, стреляли они вдвоем с Бульбутенко. А я зверя в бинокль выслеживал. Они редко давали мне стрелять: зрение у меня было -- будь здоров, но я никак не мог освоить оптическое приспособление для стрельбы и часто мазал. А еще они не доверяли мне потому, что я пришел сюда с торгового судна.

"Торгашей" зверобои считали трусами и дармоедами.

-- "Воямполка", я -- "Единица". Нахожусь на норд-весте. Норд-весте. Зверя нет. Зверя нет. Как поняли меня? Прием! -- кричал Бульбутенко.

Счастливчик расстелил на снегу ватник, стащил с себя свитер и сел, повернувшись голой спиной к солнцу. Я тоже сбросил ватник, по снять рубаху постеснялся: чирьи у меня...

Тут Счастливчик вскинул винтовку и выстрелил в чайку -- их кружило над нами видимо-невидимо. Птица упала возле льдины, тело у нее содрогалось, а крылья неподвижно распластались на воде. Счастливчик подтянул ее прикладом. Это был помор -- серая длинная чайка со здоровенным клювом.

-- Зачем ты стрельнул ее? -- спросил я.

-- Чучело сделаю... -- Счастливчик бросил птицу в бот.

-- Чайку нельзя стрелять, -- сказал я. -- Душа у нее человеческая.

-- Воронья у нее душа, -- ответил Счастливчик. -- Разве не видел, как она туши жрет? Не успеешь зверя разделать, как она ему уже глаза выклевала...

Я невольно залюбовался им -- такой он был сильный и ладный с виду. Он был, наверное, нерусский: черный, и глаза косые, но тело у него было белое, твердое, а в глазах у него лед плавал...

"От такого б Шурка с радостью рожала! -- подумал я. -- Она у меня хорошего мужика за версту чует..."

Счастливчик, видно, рассердился, что я попрекнул его за убитую чайку, и сейчас обдумывал, как мне отомстить. Я видел это по его лицу. Я уже присмотрелся к нему за время работы, но не всегда можно было угадать, что он выкинет. На этот раз он ничего нового не придумал.

-- Вы, торгаши, и моря настоящего не видели, -- начал он. -- А без лоцмана даже развернуться не сумеете... И грузят ваши лайнеры без вас и разгружают, а рулевые у вас перед компасом на стульчике сидят, "трудовой мозоль" зарабатывают... -- Он закурил и бросил в меня спичкой. -- Ты вот, старикашка, зачем к нам пожаловал?

-- Мне деньги нужны, чтоб на Черное море попасть, чирьи вывести, -ответил я.

-- Деньги! Деньги! -- закипятился Счастливчик. -- Ты б еще жинку с собой взял, здесь бы она больше твоего заработала...

Он не успел договорить, потому что я изо всей силы пнул его сапогом. Он охнул и повалился на лед, он даже в лице изменился -- так ему стало не по себе... Это только с виду я такой худой и неразвитый, а вообще я верткий, как вьюн, и в драке поднаторел -- Шурка знает, как я ее ухажеров отваживал. Меня обычно недооценивают, а мне это только на руку.

-- Ладно... -- сказал Счастливчик, вставая. Он взял винтовку, передернул затвором и прицелился в меня.

Я снова потрогал талисманчик, хотя в общем был спокоен: знал, что не стрельнет в меня, видели мы таких!

Бульбутенко аккуратно, палочку к палочке, сложил в мешочек антенну, захлопнул рацию и спрятал ее под капот, а Счастливчик все целился в меня, а я лежал себе на льдине и даже не смотрел в его сторону.

-- Поедим? -- предложил Бульбутенко. -- Все равно ничего не возьмем сегодня.

Счастливчик, услышав про еду, опустил винтовку и, ругаясь, направился к боту. Я двинулся следом за ним.

Бульбутенко достал термос и полбуханки хлеба.

-- Давай тушенку, -- потребовал у него Счастливчик, -- не жадничай.

Бульбутенко, не слушая его, вытащил из чехла нож и стал аккуратно резать хлеб. Хлеб был черствый, аж скрипел под ножом. Бульбутенко отвинтил крышку термоса, вытащил зубами пробку и налил в крышку кипятку. Кусок хлеба он густо посыпал солью. Он пил чай, громко прихлебывая, а мы сидели и смотрели на него.

Морда у Бульбутенко была красная, кожа просвечивала сквозь редкую выгоревшую бороду и лоснилась от крема "Идеал", а зубы у него были один под один -- крупные и свежие, как у подростка, а нос облупился, и Бульбутенко залепил его бумажкой. Он напился чаю, а недоеденный кусочек хлеба положил обратно в ящик на корме, где у нас хранилось продовольствие.