Семен Бытовой - Багульник

Долго длилась дорога до Владивостока. Для наших цыган, привыкших кочевать, это была, прямо сказать, веселая дорога. А для меня - сплошные муки. В то время я еще мало что смыслила, думала, что в моей жизни ничего не изменится, что раз я цыганка, значит, мне судьбой назначено так жить, как живу, а ведь от судьбы, сами знаете, не уйдешь. С этими мыслями я и сидела в теплушке, старалась выходить пореже, чтобы не попадаться на глаза Ивану.

На пятнадцатый день, что ли, добрались наконец до Владивостока. Пароход на Сахалин, объявили, придет только дней через пять-шесть. Наши цыгане даже были рады этому - все-таки Владивосток большой город, кое-чем можно здесь поживиться, и разбрелись по улицам, только я не пошла. Сидела на пристани с малыми детишками, стерегла наше цыганское барахло. Вечером, когда стали возвращаться - кто с деньгами, кто с продуктами, - явился под сильным хмелем и Иван Жило, достал из кармана своих широких шаровар горсть карамелек, высыпал мне в подол:

"Мятные!"

Я раздала карамели детишкам, себе ни одной не взяла.

"Ну чего же ты, Кирка, все дуешься на меня? Дядя Панас давно простил, а ты почему-то дуешься?" - и, присев рядом на баул, хотел меня обнять.

"Не смей"

"Ты что?"

"Не смей, сказала!"

"Кирка!"

"Уйди, сатана!"

"Гляди - пожалеешь!"

"Уйди, слышишь!" - закричала я, оттолкнув его плечом.

Он встал, оправил косоворотку, подтянул голенища сапог и побрел вразвалку вдоль пристани.

Парохода все не было. Сидеть все время на пристани надоело, и я, прибрав волосы, надев поярче платочек, пошла прогуляться. Подошла к универмагу, посмотрела, какие на витрине выставлены товары, и уже пошла было в магазин, навстречу мне тот самый молодой человек, что давал мне полсотенную бумажку. Он тоже узнал меня, улыбнулся, но сказать ничего не сказал. Тут народ оттеснил меня, а когда я выскочила на панель, увидала, как он ведет под ручку девушку в зеленом платье и в туфельках на высоких каблуках.

Будто сама не своя, побежала на пристань, повалилась на баулы и залилась слезами. А когда немного успокоилась, твердо решила: не буду жить!

Поздно вечером, когда наши, утомившись от ходьбы по городу, крепко спали, прошла в темноте к самому краю пирса, взобралась на волнолом, перекрестилась перед смертью и только глянула вниз, в черную воду, перед моими глазами вдруг возникла картина войны: горячая от зноя степь, мама, братик Петя, отец, седой от степной пыли. И тут я подумала: если утоплюсь, что с моим дорогим таточкой сделается, ведь я у него одна на всем белом свете! Не выдержит он нового горя, тоже руки на себя наложит. И сама уж не знаю, как я удержалась, чтобы не прыгнуть в море, ведь я уже на волоске висела.

Не буду вспоминать, как сели на пароход, как добрались до места. Прибыли на рыбзавод, устроили нас в общежитии, дали три дня на отдых, потом распределили на работу. Первое время наши люди работали дружно - кто на лове горбуши, кто на погрузке, а мы, женщины, на разделке рыбы. Но вскоре большинство из нас разбрелись, стали, как бывало, гадать, а когда завелись легкие деньги, то цыгане решили, что жены их и так прокормят.

"Что же ты, Иван, ходишь ручки в брючки?" - спросила я Жило.

Он топнул каблуком, лихо сдвинул на затылок кепочку:

"Да мы ж цыгане, мы ж люди темные, любим гроши, харчи хороши, верхнюю одежу, да чтоб рано не будили!"

"Не дури, Иван".

"Скоро, Кира, уезжать будем!"

"Как уезжать? - испугалась я. - Еще срок не вышел!"

"Срок - не зарок, можно и нарушить!"

"Нет, ты говори правду, Иван!"

"Первым же пароходом уедем, хотим на Днестр пробиваться, до родины".

Не знаю, как получилось - скорей под влиянием тети Шуры, - и я из бригады ушла. С утра до вечера шлялась у моря, ловила легковерных, гадала им.

Как-то пристала я к одной новенькой - Мариной звали, - а она:

"Сколько тебе лет, цыганочка?"

"Семнадцать".

"Грамотная?"

"Нет".

"Вот видишь, вся жизнь твоя впереди, а ты свою молодость губишь. Из цеха сбежала, шляешься дура дурой, наводишь тень на ясный день".

А я сажусь с ней рядом и, как ни в чем не бывало, сую ей в руки колоду карт и говорю, чтобы сняла верхние. Марина шутя сняла.

Я посмотрела ей в глаза, разметала карты и, как всегда, стала ей говорить заученные слова: про дальнюю дорогу, про казенный дом, про бубнового короля, который ждет не дождется ее, и все в этом роде.

Вдруг Марина встает, путает карты.

"Все врешь, Кира!"

И до слез стыдно мне стало, что карты мои наврали.

И вот пришел день, когда наши собрались уезжать. Отец вернулся из кузни рано, сходил в баню, переоделся.

"И ты, таточка, едешь?"

"Что делать, зоренька, куда все, туда и мы. Разве от своих отобьешься?"

"А я, таточка, не поеду! Страшно мне!"

"Почему тебе с отцом страшно?"

"Не хочу я за Ивана выходить, боюсь его, погибну я с ним! Лучше останусь тут с подружками. Разреши, таточка, и сам оставайся. Хорошая у тебя служба в кузне. Ценят тебя, премию выдали. Ты уже пожилой, таточка, не по силам тебе кочевать. Останемся, хуже не будет!"

Отец промолчал, отвернулся, стал собираться.

Вечером, когда цыгане садились на пароход, я незаметно побежала к рыбзаводу и стала ждать конца смены. Вот с красным платочком на голове вышла Марина, за нею Тося с Лидкой. Заметив меня, Марина, воскликнула:

"Девчата, Кира пришла!"

"К вам я, девочки, вернулась!" - сказала я.

"Насовсем?"

"Да! Хочу насовсем! Наши цыгане на пароход садятся, а я боюсь", - и хочу сказать, чтобы спрятали меня, а то Иван Жило хватится и побежит искать, но не могу - стыдно!

И верно, будто угадала я: в расстегнутом пиджаке, без шапки бежит к заводу Иван. В руках у него финский нож.

В это время уже порядочно людей вышло из цехов. Я испуганно кинулась в толпу.

"Где моя Кира?" - подбегая к Марине, кричит Иван.

"Ты как с девушками разговариваешь? Ну-ка, спрячь финку!" - строго говорит Марина.

"Отдай Киру, она невеста моя!"

"Ишь, какой отыскался жених! - опять возмущается Марина. - Ты эти дикие штучки брось. А ну-ка, девочки, зовите наших ребят-курибанов, пускай они этого жениха в Тихом океане искупают!"

"Уйди, зарежу!" - дико, будто потеряв память, орет Иван, замахиваясь на Марину финкой.

Обмерла я от страха. Подумала, погибнет из-за меня хорошая девушка, и уже хотела выйти, но в этот миг чья-то сильная рука хватает руку Ивана Жило, поднявшую нож, затем еще двое ребят берут Ивана за плечи и отводят в сторону.

"Ты откуда такой появился?" - говорит светловолосый парень. После я узнала, что зовут его Валерий Подгорный - моторист катера.

"Я за Кирой пришел, за невестой!" - задыхаясь, кричит Иван.

"Разве так приглашают невесту к венцу? - спрашивает Валерий под громкий смех молодежи. - Давай-ка, милый, проваливай, а то мы тебя отправим к кашалоту на обед. Видел когда-нибудь кашалота?"

И опять общий смех.

Обмякший, жалкий, утративший храбрость, Иван Жило попятился, рыская испуганными глазами в надежде найти меня. А я, заслоненная, наверно, сотней добрых людей, вижу Ивана и в душе смеюсь над ним.

На пароходе прогудел первый гудок. Иван потоптался, погрозил кулаком и кинулся бежать к пирсу. Я вышла. Спустя пять минут раздался второй гудок. Еще через пять - третий! И тут я вспомнила, что с этим же пароходом уезжает отец! Я словно оторвалась от земли и, не помня себя, побежала к пирсу:

"Таточку Панас, родимый мой!" - закричала я на весь океан.

"Доченька, зоренька моя!" - услышала я надрывный голос отца.

"Таточку, не кидай меня!"

И в последнюю минуту, когда матросы уже стали убирать трап, отец, растолкав людей, сбежал на берег.

Так началась моя новая жизнь.

Отец вернулся в кузню. Я - в цех, в комсомольскую бригаду Марины Кочневой, лучшей моей подружки. Валерий Подгорный, моторист катера, что остановил Ивана Жило, через год стал моим мужем. Потом, когда Валерик поступил в мореходное училище, и я с ним уехала во Владивосток. А когда у нас появилась Земфирочка, мы отца с Сахалина вызвали. С тех пор с нами живет. Бороду свою цыганскую сбрил, совсем молодой стал наш таточка. А нынче мы из Одессы возвращаемся, из отпуска. Ездили к родителям Валерика, они ведь еще ни меня, ни Земфирочки не знали.

- Вот и вся моя жизнь, - сказала Кира Панасьевна, переводя взгляд с Ольги на девушек. - Так что судьбу свою по картам не предскажешь. Не вернись я в цех к своим девчатам, не полюби я труд, давно бы, наверно, погибла. Ведь я тогда твердо решила - если Иван Жило мной овладеет, руки на себя наложу, отравлюсь. Флакончик уксусной эссенции я, между прочим, с собой носила.

- Вы, Кира Панасьевна, молодец! - растроганная ее рассказом, сказала Ольга. - Зато теперь вы счастливы.

- Мы с Валериком хорошо живем.

- А где вы учились? - спросила Таня.

- Пока на Сахалине жила, меня Марина Кочнева учила. За три класса со мной прошла. А когда Валерик в мореходное поступил, он и меня в вечернюю школу записал. Так что всего семилетка у меня. Потом доченька у нас родилась, я, понятно, два года дома сидела, а после работать пошла, в институт рыбного хозяйства лаборанткой. Там и работаю. Валерик все уговаривал, чтобы я вечерний техникум окончила, я отказалась. Хватит с меня и лаборантки. А он у меня все в дальних плаваниях. Редко видимся, зато у нас с ним любовь крепче!