Оглянуться назад - Хуан Габриэль Васкес
Так что он остался преподавать в университете. Как-то раз, пока он проверял работы, в кабинет вошла Джулия Браун, его коллега с кафедры английского языка, дочь канадских миссионеров. «Джулия, ты сменила прическу!» – заметил Дэвид. Но это оказалась не Джулия, а ее сестра Изабель, красавица, вечно окруженная поклонниками, которые неизменно сдавались вследствие ее крутого характера. Дэвид купил подержанный велосипед с единственной целью кататься в обществе Изабель, и летом 1941 года с еще четырьмя друзьями они проехались по горам до провинции Сикан. Несколько километров маршрута совпадали с путем Великого похода Мао. Путешествие продлилось шесть дней. Дэвид и Изабель говорили об иудаизме, от которого отказался он, и о христианстве, в котором начинала сомневаться она. Изабель родилась в Сычуани у родителей-канадцев и за шесть дней на горных дорогах лучше провела Дэвида по лабиринтам китайского менталитета, чем любой другой человек из тех, с кем он успел познакомиться за три года. Когда они вернулись, Дэвид побрился и отправился просить руки Изабель. Он всю жизнь считал невероятным везением, что она согласилась.
Рауль сказал, что прогуляется по Рамбле до памятника Колумбу: он хотел посмотреть, как Барселона встречается с морем. Серхио поднялся в номер отдохнуть; через полчаса за ним должны были зайти и отвезти на радио для интервью, но, вместо того чтобы закрыть глаза и постараться уснуть – потому что тело явно в этом нуждалось, – он воспользовался наличием интернета и позвонил сестре. В Боготе было около девяти утра, и Марианелла уже три часа работала. Недавно она начала обдумывать новый проект – учебник китайского языка. Серхио горячо приветствовал эту инициативу, и они довольно долго проговорили об учебнике, а потом Марианелла спросила, как дела в Барселоне, как проходит воссоединение с Раулем и ретроспектива.
– Мы сейчас с ним разговаривали про Круков, – сказал Серхио. – Как-то все странно, понимаешь? Я, конечно, в последнее время много думаю о папе, но Раулю рассказываю про Дэвида Крука. Я не думал, что со мной здесь такое случится. Точнее, я приехал не за этим. Я приехал показать свои фильмы, повидаться с сыном, а не вспоминать, что там происходило восемьдесят лет назад с человеком, с которым мы познакомились пятьдесят лет назад. И не проговаривать всякие неудобные темы – ну, сама знаешь, те, про которые ты предпочитаешь молчать. Но вот мы здесь, папа только что умер, Рауль задает вопросы – и как мне не ответить? Сегодня вечером, к примеру, у нас показ «Стадионного переворота». И он совершенно точно задаст еще много вопросов. Я никогда этого не боялся, ты знаешь. Но кое-что все же хочется забыть, правда?
– Нашел кому рассказывать, – сказала Марианелла напоследок. – Я всю жизнь только и делаю, что пытаюсь забыть.
Потом он открыл ватсап и нашел диалог с Сильвией.
Написал:
Мне неловко от того, как я стараюсь снова заполучить твою любовь. Это не мой стиль, и ты лучше всех это знаешь. Я понимаю, что заставляю тебя идти против своих чувств, а это неправильно, и хотя я знаю, что ты, как в тот раз, могла бы сказать мне, чтобы я перестал думать о всякой романтике, я чувствую, что брожу в темноте. К счастью, ты так не сказала, а я, честное слово, способен ждать сколько угодно, но мне нужно полагаться и на твое терпение, потому что каждый день, каждая ночь, каждая секунда – в мою пользу.
Написал:
Надеюсь, тебе не неприятно. Я хочу, чтобы ты знала: во все, что я делаю, я вкладываю все оставшиеся у меня чувства, чтобы не мучиться потом, если мои попытки вновь завоевать тебя провалятся, угрызениями, что я был недостаточно убедителен, решителен, драматичен. Что не испробовал все средства, прежде чем сдаться. Если я не буду настаивать, то кто?
Написал:
Иногда я теряю всякую надежду и думаю, что мне никогда не испытать больше твоей любви, твоих ласк, твоей заботы… А иногда бешусь и думаю, что все это нечестно и мое наказание несоразмерно моим грехам, и тогда мне хочется сбить цену. Как будто мы на рынке Палокемао в Боготе или на Великом шелковом пути.
И нажал «отправить».
XII
Круки вернулись с Запада в конце ноября – все, кроме Дэвида, который из Канады отправился в США и проехался от побережья до побережья, рассказывая капиталистическому миру о чудесах, творившихся в Китае. За последние годы он своими глазами успел увидеть коллективизацию, гибель феодализма и рождение Народной Республики и теперь хотел донести эту благую весть во все концы столь могущественной и столь нуждающейся в преобразованиях, столь богатой и столь несправедливой, столь цивилизованной и столь варварской страны. Карл говорил Марианелле: «Никто ведь даже близко не понимает, что здесь происходит. Часть нашей миссии – объяснить людям по всему миру, что такое Великая пролетарская культурная революция». Марианелла была полностью согласна. Все выходные она металась между отелем «Дружба» и квартирой Круков и безостановочно вела разговоры о Мао Цзэдуне и «Маленькой красной книжице». Позже, когда Дэвид вернулся из своего пропагандистского турне, она стала общаться с ним еще больше и восхищаться еще сильнее.
Дэвид сразу же снова включился в борьбу, но происходившее в институте ему не нравилось. Преподаватели и ученики разделились на соперничающие фракции; Дэвиду и Изабель пришлось выбирать, к какой революционной ячейке примкнуть. Все намеревались защищать учение Мао, только вот враги у них были разные. «Враги определяют нас в большей степени, чем друзья, – говорил Дэвид. – Скажи мне, кто на тебя нападает, и я скажу, кто ты». Одна из ячеек ополчилась на Батальон Красного Знамени, членов которого Дэвид прекрасно знал: это были честные, преданные Революции товарищи, за каждого из которых они с Изабель могли бы поручиться головой, так что Дэвид просто из чувства справедливости обратился именно к Батальону с просьбой о вступлении. Но принимать его не спешили, потому что во время Культурной революции настороженность по отношению к иностранцам невероятно обострилась. Дэвид не мог поверить, что это слово применяют к нему – «иностранец», надо же! Он двадцать лет прожил в Китае, его дети и жена имели китайское гражданство по рождению, он всегда был предан делу революции, и четыре года назад, когда коммунистическая вселенная пережила конфликт, настоящий раскол между китайцами и русскими, не сомневаясь, стал на сторону Мао. Как можно было считать его иностранцем?
В конце концов его все же приняли, и он начал активно участвовать в деятельности Батальона Красного Знамени. Он осуждал советскую доктрину, за которую в прежние дни положил бы жизнь, выкрикивал лозунги на улицах, цитировал «Маленькую красную книжицу», сочинял дацзыбао в защиту Вьетнама и против Лю Шаоци. Участвовал в порицании бывшего сотрудника, а позже министра, и хоть не знал, почему на того указали и в чем обвиняли, дисциплинированно слился с хором обвинителей из рядов ячейки. Его самого удивляло такое поведение, за долгие годы он привык сомневаться, не принимать голословных утверждений и искать информацию, прежде чем принимать решения, и уж конечно, был далек от активизма; слепая вера времен юности давно осталась позади. Но теперь, захваченный эмоциями коллективного действия, он думал, что недостойно и нечестно выискивать недостатки в событии мирового масштаба. На свет рождалась новая культура – стоило ли жаловаться, что молодые люди по неопытности иногда перегибали палку? Да, ему не вполне симпатичны были ораторы, вечер напролет изрыгавшие последние указания Мао, но все равно он предпочитал их
