Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
– Я слишком привыкла ходить куда-нибудь только с дочкой. Ты же знаешь, Володя постоянно в разъездах. Сейчас он в Москве. Дней на десять.
Катя умалчивала, что накануне отъезда мужа они поссорились из-за Марка. Размолвка началась с пустяка: Володя поинтересовался, за кого она собирается голосовать, и застал Катю врасплох. Выборы предстояли только в декабре, она о них и думать не думала. Ее беспечность возмутительна, заявил муж и напомнил, что является членом партии, которая должна занять в этих выборах одно из ведущих мест. И он сам не последний человек в местном комитете. Всякий раз, когда речь заходила о партийных делах, Володя мгновенно терял и природное чувство юмора, и ту безвредную хитринку, что приносила ему успех в делах, и ленивую снисходительность к несовершенству мира. У него каменело лицо, и слова, точно процеженные сквозь сито, лились сплошь правильные и отборные.
«Ну хорошо, – вздохнула Катя. – Проголосую за вас. Какая, в сущности, разница? Все равно результаты будут сфабрикованы».
«Я не этого добиваюсь».
Катя искренне удивилась:
«А чего же?»
Тогда он вдруг взорвался:
«Ты можешь не болтаться с Марком по городу? Я же не запрещаю тебе ходить к сестре в гости, но зачем же гусей дразнить. У него же по физиономии видна национальность!»
«Да? А говорят, он похож на меня, – ледяным тоном произнесла Катя. – Марк – мой племянник. И я его люблю. Какая разница, какой он национальности?»
«Для тебя, может, и никакой. Но мне уже задают вопросы, намекают…»
«Гуси?»
«Какие гуси?»
«Те, которых ты боишься дразнить. У вас что там: новый ку-клукс-клан? Чем тебе не угодили Бахтины? Лёва всегда прекрасно к тебе относился».
Володя был вынужден признать:
«Он был не самым худшим из них. Но, поверь, все они с гнильцой внутри. Это у них природное».
«Эй, безупречный русский! А если покопаться в листве твоего Древа? Раз уж на то пошло, Марк такой же еврей, как и русский. Половина крови в нем – Светланина. Да и Лев был полукровкой. Кстати, за всю жизнь он не сделал гадости ни одному человеку».
«Откуда ты знаешь? Для артиста он был чересчур состоятельным человеком, это наводит на размышления».
«Ты просто упертый антисемит, вот и все. Лёва столько лет провел в постоянной беготне между театром, радио, институтом! Обеспеченный человек… Если кто из Бахтиных и обеспечен, так это Марк. Он понятия не имеет, чего стоило отцу создать ему достойную жизнь».
«Обеспеченная жизнь еще не есть достойная жизнь».
«Странно слышать это от бизнесмена, ты не находишь? – Катя повернулась к мужу спиной и натянула одеяло. – И не надейся, что ради каких бы то ни было идей я откажусь от Светы с Марком».
До окончания спектакля Марк не смотрел на тетку и все же заметил, как беспомощно она щурится, пытаясь разглядеть лица артистов. При этом у нее был сердитый и обиженный вид. Очков она не носила, утверждая, что от них кружится голова, но Марк был уверен, что тетка просто стесняется, как школьница.
Когда зрители стали подниматься (Марк, изнемогая от желания потянуться всем телом!), Катина рука впилась ему в локоть:
– Постой! Не так быстро, я хочу разглядеть…
Делая вид, что заботливо поправляет племяннику галстук, она скосила глаза к проходу, и Марк догадался, что не в лица актеров она так старательно всматривалась все эти два часа.
– Кто там? – не удержался он. – Может, я тоже знаю?
– Нет. Подожди, вдруг я ошиблась… Ох, нет. Это и вправду он.
– Да кто – он?
– Никита! Ермолаев! – отрывисто крикнула Катя и понизила голос. – Сейчас я тебя кое с кем познакомлю.
Марк едва успел скривиться:
– Может, не надо?
Но Катя уже порывисто, на его взгляд слишком порывисто, шагнула навстречу худому высокому человеку, действительно незнакомому, лицо которого словно было опутано невидимой колючей проволокой.
«Он не позволит нам проникнуть внутрь», – с уважением подумал Марк, но Катин голос отвлек его.
– Здравствуй. А я все гадала: ты это или не ты?
– Порой подойдешь утром к зеркалу и подумаешь: я это или не я? – не здороваясь, произнес тот, которого она называла Никитой. – Я тоже заметил тебя во время спектакля. Не знал, что ты снова здесь. Чудесно выглядишь.
«Сказал таким тоном, будто сожалеет об этом», – отметил про себя Марк, разглядывая длинное, нездорового цвета горбоносое лицо с огромными, на выкате светлыми глазами. Ермолаев был еще выше Марка, но, несмотря на возраст, по-мальчишески нескладен и худ до неприличия. Марк решил, что в своем показном равнодушии тот слегка перебирает: не могла не взволновать встреча с такой женщиной, как Катя.
– Не ожидала здесь тебя встретить, – между тем весело сказала она, и стало очевидно, что Катя нервничает. – Ты же не признавал традиционного искусства.
– Дурак был, – сознался Ермолаев и настороженно взглянул на Марка.
В серых глазах промелькнуло смятение, почему-то испугавшее Марка.
– Значит, ты вернулась, – после неловкой паузы сказал Никита, с трудом переведя взгляд. – Ты ведь уезжала куда-то за пределы… Полагаю, не в Париж?
Катя изменилась в лице и защелкала застежкой часов.
– Мы несколько лет жили в Германии.
– Понятно. Кусками Берлинской стены не торгуешь?
– Я вообще не торгую.
– Неужели? Теперь ведь все торгуют.
– И ты? – В Катином голосе все громче звенела обида, но кроме племянника этого никто не слышал.
Ермолаев протяжно вздохнул и развел руками, слегка задев Марка:
– Если бы! Все такой же болван – пишу никому не нужные стихи, не сплю ночами… Хочу вот книжку издать.
– Я слышала, с этим сейчас трудно.
– Для таких, как я. Может, конкурс поможет.
– Конкурс?
– Глупейшая затея! Какой среди поэтов может быть конкурс?
– Но ведь уже был когда-то. Северянин стал королем.
– Это я помню, – насмешливо отозвался Никита и махнул рукой. – И бог с ним!
Длинные узловатые пальцы, похожие на паучьи лапки, промелькнули возле самого Катиного горла.
– Ты что?
Катю испугало внезапное порывистое движение племянника: то ли он пытался закрыть ее собой, то ли оттолкнуть…
– Это мой племянник, Марк Бахтин, ты должен его помнить, – торопливо пояснила она.
– Бахтин, – нараспев повторил Никита, цепко шаря взглядом по лицу мальчика.
– Его отец играл в этом театре. А моя сестра была за ним замужем. Он недавно умер.
Она взяла мальчика за руку, пытаясь сгладить беспощадность слов, но это было ни к чему. За полтора года Марк научился жить без той теплой защитной оболочки, которой окружало его одно только существование отца.
