Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
Потом у Кати заболела дочь, и она долго не приходила к Бахтиным, а сам он наведаться не решался, полагая, что между ними произошло нечто запретное, и не зная, как следует себя теперь вести. Но спустя две недели он вернулся домой, и дверь открыла Катя, веселая и непринужденная, как всегда. У него с души будто свалился камень, и с тех пор они стали ближе друг другу, чем когда бы то ни было.
В который раз он огляделся, надеясь отыскать взглядом Катю, но не обнаружил зацепки, кроме старого фонтана, еще не застывшего в предчувствии зимы. В пасмурной сонливости сентябрьского вечера фонтан будто чувствовал себя смущенным, и вялые струи его пытались начертать в воздухе: зачем я здесь?
«Зачем я здесь?» – повторил Марк и, наклонившись, как в детстве, зажал пальцем одно из отверстий. Струя упруго замерла, холодя подушечку. Марк выждал немного и убрал руку. Была струя или нет – ничего, по большому счету, не изменилось.
Он поежился и потер озябшую руку. Не нравились Марку моменты, когда в голову лезли мысли, которые с натяжкой можно было назвать философскими. И саму-то философию он искренне считал шизофреническим бредом. Мысли, которые он вычитывал в классических трудах, казались столь очевидными, что становилось даже неудобно за тщеславие мудрецов, преподносящих людям прописные истины под видом прозрений. Если же Марк, напротив, чего-то не понимал, то с легкостью списывал одну мысль за другой в разряд «мудрствований лукавых», даже не пытаясь вникнуть в их суть.
Как и отец, Марк любил вещи ясные и увлекательные, как романы писателя, в честь которого был назван. А Набокова старший Бахтин так и не осилил, признавался, что засыпает уже на второй странице.
– Эй, красавчик, поразвлечься не желаешь?
Марк резко обернулся и едва не сбил Катю с ног. В длинном светлом плаще (она вообще носила только светлые вещи), с распущенными волосами, она действительно казалась веселой феей, в желтом зонтике которой прячутся добрые сказки. Его мама не ошиблась…
– Привет! – выдавил Марк, застигнутый врасплох ее всегда неожиданной красотой.
– Привет, малыш, – сказала Катя уже своим обычным тоном и быстро коснулась губами его щеки. – Мы с тобой вместе идем в театр, совсем как взрослые.
– Ты и есть взрослая.
– Правда? А я все забываю об этом. Конечно, меня это ничуть не красит, но я не могу отделаться от ощущения, что так и застряла где-то в десятом классе, – доверительно сообщила она, беря племянника под руку. – Слушай, ты уже чуть не на голову выше меня! Когда ты успел?
– Рос, рос и вырос…
Катя хитро огляделась и заговорщицки прошептала:
– Представляешь, что про нас думают? Совратила старушка младенца…
– Брось, ты выглядишь моложе моих одноклассниц!
Теплый искрящийся взгляд благодарно погладил его лицо:
– Ты прелесть, Марк, ты будешь чудным мужчиной. Мы не опаздываем?
Они вбежали по знакомым гранитным ступеням с потухшими от непогоды искорками слюды, прошли мимо грязноватых колонн и окунулись в царственную прохладу театра. Расправив плечи, Марк улыбнулся и, наклонившись к окошечку кассы, наполовину прикрытому альбомным листом с написанным от руки репертуаром на сентябрь, небрежно произнес:
– Две контрамарки на имя Бахтина, пожалуйста.
Одутловатое, испещренное росчерками лет лицо кассирши не оживилось. Марк с ненавистью вырвал контрамарки из ее коротких пальцев и, сделав над собой усилие, снова улыбнулся Кате. Но она обиженно хмурилась, разглядывая развешенные по стенам снимки сцен из спектаклей:
– Смотри, Льва уже нет. Полтора года прошло… А что мы будем смотреть?
– Черт, я забыл! – смущенно признался Марк. – Помню, что в фойе… По стихам какого-то поэта, но хоть убей!
– Не убью…
Они спустились в слабоосвещенный гардероб, и Катя наполнила его уверенным перестуком, беспечно разлетевшись множеством стремительных отражений: «Скорее, мы же опоздаем!» Марк едва успел отобрать у нее плащ – она все норовила сделать сама.
– Привычка. – Катя смущенно улыбнулась и быстро пошла к лестнице, даже не взглянув на себя в зеркало.
Было одно удовольствие глядеть, чуть снизу и сзади, как она поднимается, как играют движением поблескивающие капроном икры и ровные, не слишком худые лодыжки. Казалось, ей приходится сдерживаться, чтобы не побежать, в узкой спине застыло напряжение. Взлетающая при каждом шаге пелена ее светлых волос будто дышала взволнованно и часто. Не отдавая себе отчета, Марк протянул руку, чтобы ладонью поймать ее дыхание, но в этот момент Катя бросила через плечо:
– Ну, где же ты?
Перескочив через пару ступенек, Марк поравнялся с ней и назидательно произнес:
– Мужчина должен подниматься позади. Ты что, не знала?
Катя тихонько фыркнула, но тут же взяла его под руку, и обида лишь скользнула по сердцу, не ранив всерьез. Конечно, он сам поставил себя в идиотское положение: не может такая женщина, как Катя, считать мужчиной любого, кто пытается брить пушок на щеках. Ему стало неловко, будто его уличили в попытке выдать себя за обладателя «Оскара», сходство с которым оказалось весьма призрачно, однако быстрые пальцы уже выстукивали на его запястье ритм песенки, которую Катя начала напевать, давая понять, что не собирается развивать эту тему. Марк украдкой взглянул на ее вздернутые кверху кончик носа и губу под ним, неуловимо трепетавшую в пульсации мелодии, и ему томительно захотелось превратиться в добродушно-нахрапистого весельчака, широкоплечего и улыбчивого, такого, каким был ее муж.
Спектакль давали на третьем этаже в фойе, где место представления было отгорожено тяжелым черным занавесом, всегда наводящим на Марка мрачные размышления. Для зрителей ставили обычные стулья, и к концу спектакля даже молодое тело Марка начинало ныть от нетерпеливого желания поразмяться. В такие минуты его охватывали редкая тяга погонять мяч и унылое осознание ущербности своей любви к искусству.
– Похоже, мы последние, – пробормотала Катя и, ухватившись за широкую ладонь племянника, стала пробираться к свободным стульям.
«Опять она делает неправильно, – с неудовольствием отметил Марк, осторожно переступая через чужие ноги. – Первым должен проходить мужчина…»
Его мысли будто пробежали по тоненьким
