Великий поток - Аркадий Борисович Ровнер
Папа слушал Николая Николаевича, не перебивая, вбирая в себя каждое слово и осмысливая его своим критическим умом. Казалось, он полностью забыл о том, что сообщила ему я. Однако когда наш гость раскланялся и ушел, я увидала, что папа стоит лицом к стене и плачет. Я сделала вид, что этого не заметила, и отдала маме толстую пачку денег — аванс, полученный мною от господина Гогуа.
25 октября
Два месяца я не прикасалась к этой тетрадке, а кажется, прошло два года. За это время случилось столько событий, что не хватило бы и месяца, чтобы все описать. Я стала совершенно другим человеком, взрослой и самостоятельной. И в то же время я перестала себя узнавать. Из страха совсем потеряться в суете я вспомнила про тетрадку. Сегодня понедельник, единственный день, когда я не пою. Я сижу в своей комнате — мы уже живем не в гостинице, а квартире, снятой на деньги из моего первого аванса, и у меня своя отдельная комната — без грима, без каблуков, без улыбок, которые я должна посылать публике, одна со своей тетрадкой и с мыслями об Алексисе, от которого по-прежнему ни слуха ни духа.
Теперь, когда судьба бросила меня в сложный и непонятный водоворот, в котором легко утонуть или совершить непоправимый поступок, у меня осталась одна лишь опора, одна пристань, куда я буду причаливать мою лодку хотя бы раз в неделю — эта тетрадь, и тогда я не утону и не потеряюсь. Правда, у меня появилось и другое серьезное занятие: вместе с моей новой подругой Ламарой я провожу много времени в Городской библиотеке, где много прекрасных книг и прежде всего тех, о которых мне рассказывал мой Алексис. Это книги Сент-Ив Д’Альвейдра, Сен-Мартена, Елены Блаватской и особенно Петра Успенского. Я хочу все их прочитать, чтобы быть достойной моего Алексиса.
Попробую вспомнить и рассказать по порядку, как складывалась моя жизнь в эти месяцы. С того самого дня, когда Павел Петрович привел меня в ресторан «Риони» на Головинском проспекте, у меня началась новая жизнь. Мне пришлось составить для себя репертуар, который мне помог подобрать милейший и галантнейший Авет, аккомпанирующий мне на рояле. Этот репертуар включает много современных пьес для моего голоса, часто легкомысленных, изредка грустных песен и романсов. Кроме репертуара мне пришлось продумать свой костюм, и здесь опять понадобились такт и вкус Авета, который обошел со мной модные магазины и ателье Головинского проспекта, терпеливо помогая и подсказывая мне, когда я становилась нерешительной и робкой. Одновременно Авет много рассказывал мне о городе, об его истории и об отдельных людях, многие из которых были посетителями нашего ресторана. О себе он рассказывает мало, только сказал, что живет со старенькой мамой и ее больной сестрой.
Отдыхая от наших трудов, мы с ним часто заходили в кофейни, которых на Головинском проспекте видимо-невидимо, знакомились с множеством людей — коммерсантов, военных, а также музыкантов, поэтов или просто щеголей и гуляк, коими проспект этот славится. Из новых знакомых особенно мне полюбилась красивая и отзывчивая девушка по имени Ламара, дочь городского почтмейстера, и мы с ней стали очень близки. Я подружилась со всем ее семейством, ее отца зовут Лаврентием, он большой книголюб, и у них дома прекрасная библиотека, а ее мама — виолончелистка из оперного оркестра. Кроме того, у Ламары есть брат Автандил, студент-филолог, пишущий декадентские стихи. Одно из них он посвятил мне, и я запомнила его наизусть, вот оно:
Пусть кто-нибудь другой поет и веселится,
Скептически смеясь, меня осудит пусть,
Я разве виноват, что каждый день мне снится
Один и тот же сон, одна и та же грусть.
Я разве виноват, что, осенью рожденный,
Несу в себе я скорбь рыдающих дождей,
Я разве виноват, что черный цвет — не белый,
Что осень не весна, а лишь обратна ей[3].
Авет положил эти стихи на музыку, и я их уже спела. Это замечательное семейство! Я уже дважды нанесла им визит и ходила с ними в оперу на «Травиату». А молодой человек, который преследовал меня первую неделю и пугал молчаливыми взглядами, оказался другом Автандила, и теперь я изредка встречаю его, когда навещаю друзей. Его зовут Гиви, он художник-футурист. Теперь он избегает меня, и когда я где-нибудь появляюсь, он уходит.
Я не могу вспомнить и перечислить всех, с кем я познакомилась и подружилась за эти два месяца, потому что их слишком много. И я продолжаю знакомиться с новыми людьми каждый вечер, когда я пою в ресторане. Я уже привыкла к тому, что после моего выступления различные люди приглашают меня присесть за их столик и угощают вином и другими напитками. Некоторые из них признаются мне в любви, это обычно очень молодые люди, и я их не боюсь, зная, что у них мало денег и едва ли они будут часто появляться в нашем дорогом ресторане. Другие, самоуверенные, наглые и обычно немолодые люди, пытаются меня купить, думая, что в ресторане все продается. С этих я сбиваю спесь насмешкой, а когда они настаивают, я прячусь за влюбленных в меня молодых людей или за моего защитника Авета. Третьи заводят со мной философские разговоры и рассуждают о нашем злосчастном времени, о революции и гибели нашего отечества. Этим просто приятно мое общество, и, разговаривая со мной, они воображают себя красивыми и умными. Мне нравится, когда меня приглашают к столику, где сидят грузинские поэты. Они вежливо переходят со мной на русский язык и читают свои стихи в переводах известных русских поэтов. Я познакомилась с Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили, первый очень шумный и горячий, а второй — очень бледный, манерный и томный, и с ними всегда красивые девушки с осиными талиями и целая толпа почитателей.
Каждый вечер я провожу среди подвыпивших людей, которые хотят одного — обмануть себя и забыться, отвлечься от окружающей жизни и от ненадежности временного пристанища, в котором мы все оказались. Меня уже ничто не удивляет и не огорчает — мне весело и смешно, но с окружающими меня людьми я
