Великий поток - Аркадий Борисович Ровнер
Все случилось так быстро, что я не успела подумать о родителях и о том, что я должна была спросить их согласия или хотя бы совета. Что ж, я была уже совершеннолетней и могла сама принимать решения, касающиеся меня. Кроме того, я подумала, что смогу помочь папе, нуждающемуся в деньгах, а когда Алексис приедет, на первых порах я смогу быть для него опорой. Шампанское ударило мне в голову, и я крепко держалась за локоть Павла Петровича, когда мы выходили на улицу.
По пути домой мы с Павлом Петровичем зашли в кофейню, и он заказал для нас турецкий кофе. Меня он посадил на широкий цветистый диван, а сам сел напротив на стул. Мы легко говорили о разном. Павел Петрович расспрашивал меня о нашей семье, о моих интересах и планах. Я решилась рассказать ему об Алексисе, которого я назвала своим женихом, и сказала, что жду его, хотя ничего о нем не знаю. Сказала, что папа и мама не знают об Алексисе и что папа никогда не примирится с мыслью, что я полюбила человека, главным стремлением жизни которого является духовное совершенствование. Потом, спохватившись, что я, как избалованный ребенок, говорю об одной лишь себе, спросила его, как себя чувствует Анна Леопольдовна и почему у нее такой грустный вид?
После этого Павел Петрович сел со мной рядом, и голос его стал другим — вкрадчивым и дрожащим.
Он сказал:
— Дорогая моя Светлана. Есть такие люди, для которых вся жизнь — смерть и весь мир — это море печали. В них нельзя вдохнуть бодрость и радость, для них все горько на вкус. Преданности и любви в них, может быть, много, но той напряженности жизненных струн, которая так изумительна в тебе, этого в ней нет. Такая моя Анна, но я ее люблю несмотря ни на что.
Говоря это, Павел Петрович держал в своих руках мою ладонь, и глаза его говорили о том, что если бы я захотела, он расстался бы с Анной Леопольдовной и стал бы моим верным спутником и слугой, но он не может на это надеяться. Мне было его очень жаль, мне хотелось его поцеловать и погладить, но помочь ему я действительно не могла.
Павел Петрович проводил меня до нашей гостиницы, но зайти к нам отказался. В ответ на мамин вопросительный взгляд я сказала ей, что прослушивание прошло удачно, что я переволновалась и устала и обещала рассказать все подробности за ужином. В детской я вытащила из саквояжа свой дневник и поделилась с ним всем, что со мной сегодня случилось. Я еще не знаю, как я буду отчитываться перед папой и мамой, как я им все представлю и какова будет их реакция. Папа не может запретить мне петь в ресторане, я теперь самостоятельный человек и могу настоять на своем, да и Павел Петрович меня поддержит. Скоро ужин, и мне нужно держать себя с родителями «мягко, но твердо».
27 августа. Поздний вечер
Был ранний ужин или поздний обед. Мы ели гороховый суп и тефтели с рисом, которые нам принесли из гостиничной кухни. Мне повезло: на ужин к нам был приглашен папин приятель Николай Николаевич, и это отсрочило взрыв. Николай Николаевич был чем-то озабочен и первую половину ужина казался отсутствующим и вялым. За кофе он разговорился и говорил о круговороте событий и безнадежности наших жизней, пока каждый из нас не поднимется на новую ступень, а для этого требуется воля, которой у нас нет. Искусство так же безнадежно, как и все остальное, пока оно остается искусством грезящих и усыпляет вместо того, чтобы будить ото сна. После этих слов он опять замолчал и ушел в себя.
Когда я сказала, что подписала контракт на полгода с хозяином ресторана «Риони» и буду петь там каждый вечер, кроме понедельников, за столом воцарилось напряженная тишина. Кока, не совсем понимавший, что происходит, смотрел на меня с интересом. Даже Тома, обычно вертевшаяся за столом, ожидая с нетерпением, когда ее отпустят во двор к ее новым друзьям, сидела тихо и испуганно посматривала на родителей.
Вопреки моим ожиданиям взрыва не случилось. Мама от моих слов как-то вдруг осунулась, ее лоб покрылся морщинами, и она всем своим видом дала мне понять, что оскорблена в своих лучших ожиданиях. Она выглядела так, будто ей сказали, что ее дочь стала проституткой. Побледневшее папино лицо ничего не выражало, он был стоиком и фаталистом, и не терять самообладания ни при каких обстоятельствах было одним из его главных принципов. Он только заметил, что, решив самостоятельно такой важный вопрос, я должна буду и во всем остальном проявлять ответственность и зрелость. Я ответила, что готова, на что папа усмехнулся, после чего перевел разговор на другую тему и стал расспрашивать Николая Николаевича о местной политической ситуации. Николай Николаевич опять оживился и начал рассказывать.
Он рассказал нам, что год назад грузинские меньшевики Чхеидзе, Церетели и Ной Жордания, нынешний глава правительства, объявили Грузию «независимой республикой». Однако сразу вслед за этим турки заняли Батуми, Озургети, Ахалцихе и ряд других городов, а турецкие эмиссары начали открыто разъезжать по Закавказью и агитировали за присоединение к Турции. Сначала грузинские меньшевики рассчитывали на Германию: между Германией и Турцией был договор, по которому местности, контролируемые немцами, не могли быть заняты турками. Грузия интересовала немцев прежде всего как единственная возможная тогда артерия для транспортировки нефти из Баку. Когда Германия проиграла войну и подписала Версальский договор, в игру вступили англичане. Тридцатитысячный английский экспедиционный корпус охраняет трассу нефтепровода Баку —
