Осенняя охота - Екатерина Златорунская
Смотрели друг другу в глаза. Анастасия подумала: ведь он меня ненавидит.
На остановке сели на скамейку. Павел пытался понять, где они находятся, чтобы вызвать такси. Они уже протрезвели.
Приехала машина, Анастасия села в нее одна.
Павел не приходил ночевать два дня. Она ему звонила, но он не брал трубку. На третий день написал: «Все хорошо, я на работе». Она поехала мириться, надела сарафан, чтобы продемонстрировать открытые плечи, синяк на заплечье.
– Я понял, что без детей моя жизнь не имеет смысла.
Детей. Множественное число, отметила про себя Анастасия, и еще, что он эти ночи провел у кого-то: чистый, бритый, свежий.
– И большая часть моей жизни…
– Это какая же часть?
– А ты посчитай. Важная часть моей жизни уже прошла без детей.
Считай – напрасно. Нанес сокрушительный удар.
После того разговора Анастасия все чаще оставалась в Сурино, а Павел жил в городе и приезжал только на выходные. Дачу он любил, но уже меньше, в заботе о доме сквозило принуждение. Ремонтировал то одно, то другое, в прошлом году наконец остеклил оранжерею. Но из его мечтаний о будущем ушло слово «мы», он больше не говорил «мы сделаем», «у нас будет», множественное местоимение заменилось личным, Анастасия исчезла из горизонта планирования.
А когда он перестал говорить о детях совсем, ушло тайное напряжение. Сурино расцвело, как раньше. Анастасии показалось, угроза миновала и все наладится.
Именно тогда и появилась Лиза. Анастасия не сказала Павлу, что все знает.
Может быть, Лиза уже была, но не проявлялась, сидела тихо, как мышь в мешке с зерном.
За Лизой – долгие мысли про будущую одинокую жизнь – стакан воды. «Тут морщины, там целлюлит».
Да, понеслось с горы. Мысли о неизбежном расставании, преследовавшие весь прошлый год, не отступали даже во сне, словно она находилась на непрекращающемся допросе; не унималась любовная горячка, несмотря на двадцать прошедших лет, когда чувство должно было износиться в линялую тряпочку, а тут трясутся руки и плачешь по любому поводу. Однажды Анастасии захотелось заснуть и не проснуться.
С горя, чтобы совсем не пропасть, записалась на онлайн-курсы шведского. На уроках учили простые слова – как будет по-шведски «я», «ты», «они», «дом», «улица», «страна».
Анастасия плохо запоминала, но новый язык – тугой, как клубок шерсти, из которого нужно тянуть слово за словом, словно тонкую нить, разматывался, и с ним – ее новая жизнь.
Преподаватель Мария, шесть лет назад переехавшая в Гётеборг, рассказывала о своем быте, и Анастасия решила: если они расстанутся, переедет в Швецию, будет печь торты на заказ или, может быть, даже вернется на лед тренировать детей.
Вечерами сидела на сайтах недвижимости, искала дом где-нибудь далеко, на севере Швеции, чтобы зима поморознее, лес поблизости, ели в снегу, как здесь в Сурино, но в Сурино каждая вещь напоминала о Павле: вязаный половик – покупали в «Икее», – или слившиеся в одну фигуру влюбленные, филимоновская игрушка – купили в Одоеве, называется любота.
В субботу Павел приехал в Сурино поговорить. Они не виделись месяц. В последние августовские дни сохранялось еще летнее тепло. Валентина с Валерием собирали картошку. Анастасия не знала, что делать с яблоками и сливами: кладовая вся забита, Валентине тоже не надо. В подвале мыши. Павел скосил траву, Анастасия убралась в доме, вывесили сушить половики. На велосипедах поехали в магазин за пивом, купили баранки и колбасу. После бани сидели на веранде до темноты, обсуждали, что еще нужно успеть до осени. На столе букет из веток калины, яблоки, свечи, комаров нет, но мухи.
Павел смотрел на Анастасию: худая, усталая – как ее жалко, – чужая, но и своя, родная, – и жалость не давала ему покоя. Она чувствовала в его взгляде жалость, но пусть жалость, жалость – тоже любовь. Ночью они помирились. Без слов. Он обнял ее сильно, погладил по голове.
Переехали в город вместе. Хотя главный вопрос – что дальше – остался на том же уровне непроясненности, Анастасия уже не могла обсуждать и думать, и Павел тоже.
Павел предложил: «Давай отдохнем на море. Ты устала, я устал». Словно отпуск – выход.
Анастасия не хотела в отпуск. Не было сил и желания. Она записалась на сентябрь в частную клинику неврозов. Но отправлять его одного тоже не хотелось: вдруг новое знакомство, новая Лиза и не унимающийся голос в голове, когда он не берет трубку: «Почему не отвечает, что делает, наверное, зачинает ребенка». Его любимое слово «зачинает» раздражало безумно, зачинать, чинить, и ей казалось, что вот зачатие и происходит – карандаш в точилке, стружки, стержень, фу. Зачатие – заячье слово.
А за два дня до отпуска, во время близости – так они называли секс, – Павел был особенно нежен, особенно страстен, Анастасия подумала – как хорошо, он меня любит. Павел после с глупой улыбкой и почти слезами в глазах признался, что представлял, как они зачинают ребенка, и от этой мысли ему было особенно приятно. И ее сорвало. Какой ребенок, ты что, забыл, ты же знаешь все, уходи, уходи, уходи. Он собрался и ушел.
Павел позвонил ей, когда она сидела во дворе дома с продуктами из «Вкусвилла»: не было сил идти домой. На скамьях ежедневное собрание собачниц: пожилая блондинка, стриженая тихая старообразная девушка, все время вспоминающая подробности из своей давней жизни в Японии, какую-то ерунду: например, там все пьют и живут в домах с плесенью на стенах, и много еще такого, неинтерес‑ ного.
У японской девушки был очень грустный пудель, с красными гнойными глазами, стриженный под льва, а у блондинки, вспоминавшей былое – московские булочные и батоны размером со щук, ну ты преувеличиваешь, зачем мне это надо, – терьер, маленькая вредная собачка. Анастасия не любила собак. Но вчера, прожив в одиночестве целый день в их с Павлом квартире, она позвонила знакомой, заводчице корги, и та сказала, что вот если они с Павлом по-прежнему думают о собаке, у нее как раз есть прелестные щенки.
Анастасия показала собачницам фотографию маленькой девочки-корги, рыженькой, мягкой, четыре недели от роду, цена по запросу, и блондинка затревожилась: собаку завести – это вам не игрушку купить, с ней надо играть, разговаривать и ходить как за ребенком! Анастасия встала с лавочки, чтобы только не про ребенка, только не про ребенка, и тут позвонил Павел: «Предлагаю последний раз», – очень строгим голосом, – и она согласилась.
