Электра - Дженнифер Сэйнт
– Только как же ты поступишь с мальчишкой?
Он глянул на меня недоверчиво.
– С каким мальчишкой?
– С сыном Фиеста. Отпустишь его?
– Что тебе за дело?
Не слишком ли далеко я зашла, не слишком ли его ошеломила? Ни к чему был весь этот разговор. Но раз уж завела его…
– С тобой идет спартанское войско. А значит, ты будешь действовать и от имени Спарты тоже.
– Войско подчиняется твоему отцу. И Менелаю.
– Просто нехорошо это, по-моему.
– По-твоему. Но оставлять в живых мальчишку, который вырастет, затаив в душе жажду мести, опасно. – Агамемнон все смотрел на реку, всем своим видом выражая неудовольствие, но тут коротко глянул на меня. – На моем роду проклятие, и нужно положить ему конец.
– Можно ли положить ему конец вот так? Не разгневаешь богов еще сильней?
Он мотнул головой, отмахиваясь от моих слов.
– Ты хочешь милосердия. Ты женщина. А война – дело мужское.
Я даже рассердилась.
– Спарта уже твоя. А скоро ты возьмешь Микены. И все эти мужи, явившиеся за моей сестрой – воители, правители, царевичи, – только что присягнули на верность твоему брату. Тебе выпал случай столько царств объединить и повести за собой! Ты станешь могущественным, так к чему опасаться одного-единственного мальчишки, каким бы он мстительным ни вырос? Что он тебе сделает? Имея под своим началом столь многих, ты уж конечно сможешь стать величайшим из греков.
Вот тут он заинтересовался. Проговорил задумчиво:
– Любопытный довод. Величайшим из греков. Благодарю, Клитемнестра.
А потом шагнул в проем между колоннами, направляясь обратно, к шуму веселой пирушки, доносившемуся из дворца, но я успела кое-что заметить. Как его угрюмый рот изогнулся наконец в мимолетной улыбке.
2. Кассандра
От меня не хотят слышать ни слова. А слова, царапая горло, рвутся наружу, ведь едва только касаясь человека, заглядывая ему в глаза, я вижу ослепительно чистую правду. Прорицания непрошеными продираются изнутри, их не остановить, и я содрогаюсь, предвидя последствия. Меня проклянут, погонят прочь, назовут помешанной, высмеют.
В детстве, однако, я не умела предсказывать будущее. Тогда меня занимало лишь настоящее с его заботами – как бы, например, получше нарядить мою бесценную куклу, ведь даже ее можно было завернуть в роскошнейшую ткань и украсить драгоценными камушками. Потому что родители мои, Приам и Гекуба, царствовали в Трое и о богатствах наших ходили легенды.
У матери, правда, бывали видения. Прозрения, ослепительно яркие, дарованные, несомненно, одним из множества богов, которые благоволили нам и помогали отвращать беды. Может, даже самим Аполлоном, ведь он, как говорили, избрал мою мать своей любимицей. Она родила отцу много детей, а еще больше подарили ему наложницы. В свое время живот ее раздуло новое чадо, и все мы готовились к семейному празднику. Накануне родов мать улеглась спать, ожидая, как обычно, прежде увидеть младенца в вещем сне – приятном, разумеется.
Но не в этот раз. Пронзительный крик разорвал ночную тишь, разбудил меня, семилетнюю девчонку, пробрав до самых косточек. Я бросилась в комнату, где корчилась мать, туда же сбегались и перепуганные повитухи: случилось что-то неладное, что-то ужасное!
Волосы ее облепили потный лоб, и дышала она тяжело, как загнанный зверь, но терзалась вовсе не от родовых мук. Отталкивая услужливые руки, пытавшиеся облегчить ей роды, еще и не начавшиеся, как позже выяснилось, мать рыдала, да с таким бездонным отчаянием, какого мне за всю мою короткую изнеженную жизнь еще не доводилось видеть.
Я опасливо отодвинулась. И робко топталась во тьме, за кругом света от тоненьких факелов, зажженных беспорядочно сновавшими по покоям суетливыми женщинами. Язычки янтарного пламени извивались, вспыхивая, и в такт их змеистому колебанию на каменных стенах нелепо приплясывали чудовищные тени.
– Дитя!
Мать еще тяжело дышала, однако приступ буйства, охвативший ее первоначально, кажется, унимался. Она доверилась заботам повитух, но когда те, удобно устроив ее на ложе, стали ласково уверять, что все хорошо, а рожать еще рано, мать лишь покачала головой и опять залилась слезами. Гекубу было не узнать – под глазами залегли тени, кудри слиплись.
– Я видела… видела его рождение, – проскрипела она, но стоило женщинам забормотать, что это ведь просто сон и тревожиться не о чем, как утраченное было царское достоинство вернулось к матери. Взмахом руки она заставила всех притихнуть.
– Мои сны – не просто сны. Это всем известно.
Комнату накрыла тишина. Я не шевелилась. Стояла, будто пристыв к каменной стене, холодившей спину. Мать заговорила вновь – из освещенной факелами середины зловещего круга.
– Я выталкивала его на белый свет, как и прочих своих детей. И снова чувствовала жар внутри, но такую боль претерпевала уже и знала, что вынесу и на сей раз. Только теперь все было иначе – жар этот словно… – Мать умолкла, и я заметила, как туго обтянуты кожей костяшки ее сцепленных пальцев. – Он рождался в пламени, полыхавшем так долго и яростно, что мне и не снилось. Кожа моя пошла пузырями, в носу стоял запах обугленной плоти, моей же собственной. – Она сглотнула, оцарапав тишину. – То было не дитя, а факел, как вот эти, у вас в руках. Вместо головы – сноп ревущего пламени, и дым вокруг, дым, поглощающий все.
Я ощутила возникшее в комнате напряжение, нарастающую тревогу. Женщины беспокойно посматривали на холмик материнского живота.
– Может, это просто сон, – осмелилась сказать одна. – Многие рожать боятся, плохие сны не редкость в такую пору…
– Я дюжину на свет произвела, – отрезала мать, устремив на несчастную темные глаза. – Родить еще одного мне не страшно. Только… может, и не дитя это вовсе, не знаю.
Вот теперь в покои просочился ужас. Женщины переглядывались в поисках хоть какого-то объяснения.
– Эсак! – вдруг решительно заявила одна, и резкий голос ее эхом отразился от каменных стен. – Провидец. Попросим провидца истолковать твой сон, царица Гекуба. Кто знает, может, в такое время его истинный смысл скрыт даже от тебя. Спросим Эсака, он объяснит, что это значит.
Кивки, согласный ропот. Женщины, казалось, к чему угодно готовы прибегнуть, лишь бы вытравить немой ужас, застывший в глазах царицы. Вдруг провидец как-нибудь да переиначит привидевшееся ей!
Эсака призвали в тронный зал. Женщины облекли раздутое тело Гекубы в платье и вывели ее из покоев. На меня внимания не обращали, и я, последовав за ними, подоспела как раз когда мать заняла место рядом с отцом – поднятый с постели, тот сидел на троне с мученическим, измятым тревогой лицом. И взял мать
