Петр Проскурин - Полуденные сны
Уже начиная уставать, Вася услышал какой-то тихий, тючти хрустальный звук и замер. Звук пропал, затем опять повторился. Задрав голову, Вася опрокинулся в ярко проступившую между вершинами деревьев синеву неба, хрустальные звоны рождались именно там. Старый березняк, вперемешку с редкими старыми, косматыми елями с уже начинавшими сохнуть отвислыми бахромчатыми нижними ветвями, стал мрачнеть и сгущаться. В пространстве между деревьями Вася увидел огромную ель и вначале даже оторопел-так много она занимала места. Вася восхищенно присел на корточки, затем повалился в высокую траву навзничь. Ель головокружительно пронзала небо, и вокруг ее недосягаемо острой вершины кружилось бездонное голубое небо, зажмурившись, Вася переждал, пока в ушах пройдет тихий надоедливый писк, словно в ухо попал комар, по и с закрытыми глазами он видел острую вершину старой ели, плавно кружащуюся в небе. Такое большое дерево должно расти много-много лет, он даже не мог себе представить сколько, высокая трава надежно укрывала его со всех сторон. Старая ель стояла поодаль от остальных деревьев, вокруг нее как бы образовалась веселая поляна, вся в разнотравье-и тут и там пестрели крупные гроздья лесных колокольчиков, толстые золотистые шмели то и дело садились на их лиловые раструбы. По пути попался обросший густым плотным мхом ствол упавшего дерева, Вася отступил назад на несколько шагов, разогнался и перемахнул через поверженного временем великана, он не удержался от хвастливой мысли о своей ловкости и силе, вспомнив тщедушного Севку Валуева. Он им еще припомнит, и Севке и Яшке Полуянову, особенно Яшке! Предательское равнодушие Яшки было особенно обидным, и Вася постарался припомнить о Яшке все плохое, что знал о нем, и прежде, невероятное устройство Яшкиных глаз, которому не переставал удивляться их класс: Яшка мог одновременно смотреть в противоположные стороны и уверял ребят, что, стоя беком к доске и выводя решение задачи, видит происходящее на последних партах, по этой причине ему особенно любили подсказывать. В классе его звали просто косым Яшкой, врачи называли его случай расходящимся косоглазием, но сути это не меняло.
Незаметно березы u ели сменились редкими старыми дубами и затерянными в них островами кленов и лип, местность повышалась, и скоро Вася наткнулся на обломок известковой скалы, за ней на другой, третий, за ними еще и еще. Нагромождение камня густо поросло лещиной, дубняком, Васе представилось, что еще несколько шагов-и перед ним откроется сказочный замок с его тайнами, с его удивительными обитателями, и он с заблестевшими глазами ринулся по скалам вверх. Во всем вокруг ощущалась какая-то особая чистота и нетронутость, присутствия человека не было видно, хорошо бы построить здесь шалаш и прожить робинзоном все лето, подумал Вася, все будут сначала охать и жалеть, а потом совсем забудут его, а к осени он выроет теплую землянку, сложит из камней печь, натаскает много-много дров, заготовит орехов и грибов и останется зимовать. Лет через пять он отрастит бороду, как у Робинзона Крузо, загорит до черноты и какнибудь проберется в город и придет в класс, то-то будет удивления!
Фантазии становились ярче, Вася встречался и с матерью, и с младшей сестренкой Лидой, и с отцом, вечно погруженным в какие-то свои чертежи, и, разумеется, с Севкой Валуевым, своим теперь уже непримиримым врагом. Севке он совал кулаком в нос... да нет, и этого он не делал, он лишь презрительно щурился, смотрел на этого тщедушного Севку и не замечал его. Потом классная руководительница представляла его классу,то и дело поправляя роговые очки, она говорила о героизме, о выпавших на его жизненном пути испытаниях и о совершенном, несмотря на них, величайшем научном открытии...
Взбираясь между известковых скал, Вася раздвинул заросли ореховых кустов и, стараясь не дышать, попятился дазад, придерживая руками тонкие ветви лещины, он оставил лишь крошечный просвет. Между двух известковых выступов открывалась укромная ложбина, со всех сторон защищенная густыми зарослями. Увидеть ее можно было лишь сверху, с того места, где оказался сейчас Вася, теперь он во все глаза глядел на лисий выводок из четырех щенков. Он застал их во время еды, лисята с урчанием терзали уже задушенного, довольно крупного зайчонка, а старая лисица лежала чуть поодаль и внимательно глядела на свое прожорливое семейство умными отсутствующими глазами. Застигнутый открывшейся ему тайной и темной стороной жизни-одно уничтожало другое, - Вася вторично за день столкнулся с жестокой изнанкой жизни. Ему было стыдно своей жестокости, но он так и не смог оторваться от лисьего обеда, пока щенки не разгрызли и не уничтожили все, вплоть до головы. Лисята долго отнимали ее друг у друга, и наконец она досталась одному, самому крупному и сильному, и он тут же шмыгнул в сторону, забился под куст и стал усердно трудиться над добычей, а если кто из братьев или сестер делал попытку приблизиться, лисенок злобно морщил нос и угрожающе ворчал, свирепо ударяя перед собой лапами. Старая лисица продолжала спокойно лежать с мудро-отсутствующими глазами, она сделала свое, и дальше уже было не ее дело, дальше творила природа. Лисенок все-таки одолел неокрепшую голову зайчонка и стал лакомиться ее содержимым, подбирая с земли длинным розовым язычком любую крошку, но этого искушения не выдержали остальные и скопом ринулись на лакомство. От отвращения у Васи судорога перехватила горло, он хрустнул сучком. Старая лисица, казалось глубоко задремавшая, мягко вскочила развернувшейся пружиной и неслышно тявкнула. Мелькнув хвостиками, лисята исчезли с ошеломляющей быстротой, Вася успел заметить вход в нору под одним из известковых выступов, бывшую когда-то жильем барсука. Исчезла и сама старая лисица, осталось лишь несколько клочков грязной заячьей шерсти...
Отступив от кустов, Вася постоял в глубокой задумчивости, еще и еще раз припоминая увиденное с начала и до конца, он даже потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Все вокруг оставалось по-прежнему чистым и торжественно-праздничным, и лисята, ощущение какой-то своей внутренней сопричастности с ними, с их жестокостью, вскоре забылись. Вася стал карабкаться выше на холм, по-прежнему дикий, таивший массу самых увлекательных неожиданностей, вершина холма была оседлана старым дубом с мощными ответвлениями бугристых корней, ведущих в глубине, во мраке земли и камня, свою мощную, неостановимую разрушительную работу. Нахмурив лоб, Вася постарался вспомнить то немногое, что ему было известно о севере и юге. Став лицом к солнцу, затем решительно повернувшись, Вася пошел точно в противоположную сторону и почти сразу же набрел на крохотный, очень светлый, холодный родничок. Он выбивался из поросшей нежной зеленью расщелины и с тихим журчанием почти сразу же опять исчезал под землею, Вася с удовольствием напился.
Теперь ему часто попадались бьющие из-под земли холодные ключи, и скоро он вышел к заболоченному берегу небольшого лесного ручья с еле-еле заметным течением. Откуда-то прилетела сорока, села на вершину осины н, явно недовольная вторжением Васи в заповедные лесные пределы, отчаянно застрекотала. Вася шел берегом ручья, а сорока перелетала за ним с дерева на дерево и безумолчно стрекотала, где-то неподалеку у нее было гнездо. Васе надоело назойливое преследование, и он бросил в настырную птицу подхваченной на ходу с земли палкой. Сорока ошалело сорвалась с дерева и растаяла в зеленом мраке леса.
Присев передохнуть, Вася перекусил первый попавшийся стебелек, пожевал его. Терпкая горечь обожгла язык, и Вася торопливо выплюнул зелень, перекатился на другое место. Будь у него сейчас кусок хлеба с колбасой и пол-арбуза, было бы совсем хорошо. Сон пришел неожиданно. Вася уже не мог открыть глаз, хотя на лицо его переместился густой солнечный блик, кто-то нежно пощекотал ему висок, скатился по щеке на шею и пропал, исчез и сам Вася.
Провалившись во тьму, он сильно ударился головой о дерево, так сильно, что ноги словно по щиколотки ушли в землю. Он попробовал выдернуть их и не смог. Он не испугался, он понял, что никакой он не Вася и никогда им не был, что он всего лишь обыкновенное дерево и что он всегда находился в этом лесу, вот здесь, рядом с большой, поросшей багровым мхом кочкой, и, прорываясь из земли, из плотного сырого удушья, к простору, свету, он даже разломил какой-то трухлявый пенек. И проклюнулся он из большого коричневого желудя много лет назад, и долго-долго пробивался к солнцу из-под двух старых берез, беспощадно давивших его, своими корнями они все время пытались сковать, смять, оттеснить его еще слабые корешки, они упорно простирали над ним свои зеленые космы, стараясь не пропустить к нему ни одного солнечного блика, ни одной капли дождя. Но и он не сдавался в тесном сплетении корней, отвоевывая для себя каждый сантиметр свободного пространства, он уходил от них все дальше и дальше в глубину земли, одновременно захватывая и любой освободившийся клочок пространства наверху и тут же просовывая в захваченный промежуток молодой жесткий лист, и вот его старинных врагов - берез давно нет и в помине, а он все стоит и тянется выше и выше, и в удачный, урожайный год крупные полновесные желуди тяжелым дождем шлепаются на землю. А те две березы давно рухнули, и их останки затянул жадный густой мох. И ему все время нужно расти, и тогда, и сейчас, в бесконечном единоборстве с окружающим враждебным миром нельзя пренебрегать ни одной лишней каплей, особенно в дождь, когда неудержимые потоки сбегают по всем его узловатым ветвям, по зеленому стволу, бьют в глянцевитые жесткие листья. Он радуется прохладному току жизни, поднимающемуся из корней, захвативших огромное пространство благодатной тьмы и вытеснивших все чуждое, постороннее и оставивших ему только необходимое и полезное. Его ветви тянутся все выше и выше, он давно уже господствует над всем остальным лесом, ему нет равных, а он продолжает расти, и вот уже в его верхних ветвях начинают путаться молнии. Он знаетнадо остановиться, дальнейший стремительный рост - гибель, но он не может. Он растет и сам чувствует боль разрываемой силой роста коры, столетняя, нерушимая кора под напором лет с тяжким звоном рвется. И то, что должно было случиться, случилось: его с вершины и до корней облили потоки пламени, сотрясла немыслимая боль, надломившись почти у самой земли, он стал шумно падать. Коснуться земли он так и не успел, вдали тонко прорезался голубоватый, зовущий свет.
