Илья Кочергин - Волки
Я получу в конторе зарплату, буду три дня ждать машину обратно до Аирташа. Потом снова автобус до Города. В Городе я буду покупать продукты по списку, снова увижу Олесю, так же напряженно и пусто проведу вечер у нее в гостях и, неловко попрощавшись, отправлюсь дальше трястись по Монгольскому тракту. А она останется в этом городишке переживать свою пятнадцатую зиму...
С самого начала было понятно, что ничего доброго от этой поездки не будет, но удержать себя дома я не мог. Поэтому завтра я буду топтаться в занесенных снегом руслах ручейков, искать новые затески и с трудом идти дальше.
Караташ...
Тридцатого вечером автобус, идущий из Города в район, сломался в поселке Караташ, не доезжая два часа до конечного пункта. В одиннадцать ночи водитель объявил, что машина дальше не пойдет, и я остался в незнакомой деревне с ящиком водки, с тяжелым рюкзаком, двумя сумками и тремя миллионами рублей в кармане. Большинство пассажиров-алтайцев разбежались по знакомым или разъехались на случайных попутках до районного центра. Меня никто не брал, да и мало было этих попуток. Я попросил кровать в гостинице, и мне дали ее в одной комнате с двумя армянами-коммерсантами и целой толпой студентов, едущих домой на новогодние праздники. Русским из них был я один. Я поминутно проверял, на месте ли деньги, не вскрыт ли рюкзак, и с тревогой ждал момента, когда народ проявит интерес к моему ящику. Настроение у всех было предпраздничное, по поселку пелись песни и завязывались драки.
Мне поднесли пластиковый одноразовый стаканчик с водкой, потом второй. Я решился пожертвовать обществу мою личную бутылку коньяка и подсел к столу. Армяне нарезали вареной картошки, сыра и рассказывают анекдоты, студенты сидят друг у друга на коленях, веселятся и наблюдают, как я пью водку. С ними три девушки.
Я распаковал ящик с водкой и вынул первую бутылку. К часу ночи некоторые уже уснули в одежде, откинувшись на кроватях. Передо мной плавало лицо одной из студенток.
- Пойдем погуляем?
- Вы что? Очень холодно. - Она улыбается, и парни, по-моему, тоже. - Вон ее пригласите, она, наверное, хочет.
- А я с тобой хочу. Пойдем.
Но девушка наконец куда-то пропадает, я лежу на кровати лицом вниз, а меня трясет армянин. На улице солнце.
- Э-э, братишка, последний автобус в Город отходит, пошли.
31 декабря вечером я снова в Городе. На автовокзале похмеляемся шампанским, и я расстаюсь с армянами. Я все равно не добрался бы домой к Новому году. Олеся снова открывает мне дверь, и я не знаю, рада она моему появлению или нет.
Недорезанные салаты на кухонном столе; шум воды в душе; смогу ли я починить утюг? - в нем что-то случилось; взвизги и смех в закрытой комнате; огромная кастрюля с бигуди на плите. Прижимая к груди платье, девушки поминутно проносятся мимо кухни, где сижу я и чищу картошку, потом бегом на балкон, чтобы узнать, холодно на улице или нет. Нужно еще раз послать меня за майонезом, позвонить в десять разных мест и, уже надев выглаженное платье, найти на нем ужасное пятно. Нужно, чтобы во всей квартире громко играла музыка и был включен телевизор. Нужно делать все одновременно: бегать по всем комнатам, теряя на ходу тапочки, заглядывать в кухню, чтобы узнать время, и каждый раз приходить в ужас. А потом вдруг усесться на диванчике и, сблизив головы, двадцать минут рассказывать что-то шепотом, прыская и давясь от смеха.
К одиннадцати все готово. Мы идем к Олесиным родственникам, и я вместе со всеми пью там водку за счастье в Новом году. Пока бьют часы, девушки что-то загадывают. На Олесе коротенькое платьице.
В половине первого они заводят меня домой и убегают поздравлять каких-то друзей, к которым мне не обязательно их провожать. Я достаю из своего ящика еще одну бутылку и смотрю телевизор.
И вдруг приходит Олеся. Просто поворачивается в замке ключ, четыре или пять раз цокают каблучки, дверь захлопывается. В кухню заглядывает посвежевшее от мороза и бега лицо, очень строгое, или, может быть, равнодушное, или безразличное - долго удерживать одно и то же выражение не получается, - и в глазах праздник. Так мало времени в эту ночь, так много надо сделать всего. Надо еще успеть объяснить мне, что она забежала только потому, что ей должны позвонить. Что она подождет минут пятнадцать, и если звонка не будет, то помчится обратно. У меня тоже мало времени - надо спрятать бутылку, съесть пару ложек салата, нет, лучше зажевать жвачкой, пока Олеся снимает сапожки в прихожей. По-моему, рожа моя уже слишком красная от водки.
Мы сидим напротив друг друга - она на диване, я на полу. И Олеся время от времени жалуется, что звонка все нет и нет. А ей надо бежать. Я тоже понимаю, что время уходит, но почему-то молчу.
Самое неприятное - я знаю, что надо делать. Все до самых мелочей. Определенный обряд, выверенный временем набор действий, слов, интонаций. Простой и четкий алгоритм, нарушать который нельзя. Девушка внимательно будет следить за порядком его исполнения и проверять, не сбился ли я с очередности. Если я ей нравлюсь, а я ей нравлюсь, она может поправить меня в мелочах. А потом признаться самой себе и подружкам, что все было так неожиданно.
Рассказы о волках и прочей экзотике нужно оставить на потом, когда, например, она приведет одноклассниц познакомиться со мной и попить чайку.
Но алгоритм необходимо выполнять с вдохновением, должен быть некий порыв. А я тяну время, наливаю себе "Фетяску" и, что хуже всего, в раздумье гляжу ей в глаза.
И тогда она встает и надевает шубку.
Автобус в район ушел только третьего числа. Я снова десять часов подряд пялился в заиндевевшее окошко, морщился, когда вспоминал, как нажрался после Олесиного ухода. Потратил за поездку кучу денег, а прицел ночного вбидения так и не купил. С ним бы как хорошо было на подвывку попробовать.
Колька не поверил, что сломался автобус, что я провел ночь в Караташе. Мы с ним поссорились, не заходили друг к другу неделю или чуть больше, потом пошли в тайгу. Так до весны и ходили вдвоем.
С ним легко, с Колькой, свыклись мы с ним, сошлись, да и просто, наверное, подходим друг другу. Зачастую ничего и не говорим, каждый уже знает, что ему делать. Один дрова на ночь готовит, другой - за водой или костер развести. Мне вот, например, легче вечером готовить, а ему утром - все равно рано просыпается. Натопит снег, заварит чайку, а потом меня уже будит. Даже, змей, с некоторым злорадством будит, обязательно про женщин упомянет, которые по молодости лет должны мне сниться. К самому-то скорее всего красавицы не страшнее моих приходят.
Да, все мы здесь такие, немного странные, собрались. Все из крупных городов, все от чего-то сбежали, все уцепились за этот мирок и храним свои тайны, ласковые сновидения и страхи.
А тайн хватает: поживи в тайге, поброди в одиночку по лесу - и у тебя появится то, о чем другим ни за что не будешь рассказывать, разве что самому родному человеку, да и то десять раз подумаешь. Все подшучивают друг над другом, ругают суету городов или новые порядки. Кордон зарос коноплей, за лето по два раза вокруг туалета ее выкашиваешь, а даже никто и не балуется. Впечатлений от жизни и так достаточно.
В марте заночевали в карагырской избушке на пути домой. Поздно вечером недалеко от избы рявкнула маралуха, и сразу завыли волки. Торжествующе, страшно. Колька вышел на улицу посмотреть, а я дрожащими руками натягивал свитер, теплые штаны. Волки торопили меня, подхватывали, тянули песню; казалось, стая здесь, совсем рядом, я представлял их так отчетливо, почти видел, как они сидят на снегу, более молодые переступают лапами от возбуждения. Я боялся опоздать, мне было безразлично, что старая тонкая луна выйдет лишь под утро, что я практически беспомощен в темноте, где только снег немного отражает свет звезд.
- Ты подумай, куда ты пойдешь, кого там увидишь-то? - Колька не может меня отговорить и машет рукой. - Мой карабин хоть возьми, к твоему-то ружью патронов ведь не осталось, кого там двумя патронами делать?
Почему меня так тянет туда? Я не задумываюсь об этом. Карабин так карабин. Все равно не то что мушки - ствола почти не видно.
Наст слабый, лыжи не держат и проваливаются в снег, похожий на мокрый сахар. Я их бросаю и медленно иду в глубоком снегу на вой, но он не становится ближе. Просто нарастает, становится мощнее и понятнее. Самые сильные и низкие голоса держат одну ноту, подхватывают ее друг у друга, соединяются вместе так, что звук начинает вибрировать, наполнять все пространство вокруг твоего жаркого тела, весь окружающий холодный мир. А молодые срываются на визг, взлаивают, стараются встроиться в общий хор и не выдерживают слаженного напряжения.
Я обливаюсь потом, часто останавливаюсь, задыхаюсь, мне хочется бежать, но песня волков как будто уплывает от меня. Я боюсь их спугнуть своими шагами, хрустом наста. И в то же время знаю, что они дождутся меня, от этой мысли нарастает возбуждение и по спине проходит холодок.
