Илья Кочергин - Рекламные дни

Кочергин Илья

Рекламные дни

Илья Кочергин

Рекламные дни

(Алтайские рассказы)

Илья Николаевич Кочергин родился в 1970 году в Москве. Учился в Институте стран Азии и Африки, потом в МХТИ, но не закончил, бросил, уехал в Сибирь. Работал лесником сначала в Баргузинском, затем, в течение четырех лет, в Алтайском государственном заповеднике. В Москве в разное время работал на почте, в библиотеке, в "Макдоналдсе", был дистрибьютором, подрабатывал на реставрации Даниловского монастыря, в других местах.

Учится на третьем курсе заочного отделения Литературного института. Первая публикация - рассказ "Алтынай" в "Новом мире" в 2000 году.

Мой первый олень. Он рванулся от меня сквозь густые заросли желтой акации вверх по склону. Выключил все мои мысли и оставил только способность слышать и видеть, двигаться. Сначала я только слушал, сдернув со спины ружье.

Тяжелое тело убегающего зверя ломает ветки кустов, будит охотника. Я ощущал ногами удары копыт о землю. Мои ноздри не могли распознать запах добычи и страха убегающего оленя, но все же что-то резкое щекотало глотку.

Он остановился неподалеку, и я глядел сквозь заросли, чтобы увидеть его и выстрелить, как только увижу. Сквозь листья мне в глаза светило солнце, и разглядеть оленя было очень трудно. Почему-то я слушал, открыв рот, наверное, это помогало лучше различать звуки, а может быть, заглушало стук крови в ушах.

Потом я сделал несколько шагов, чтобы выйти из этих кустов желтой акации, и увидел, как качаются вверх и вниз золотые от солнца рога марала. Я щурился, потому что свет вспыхивал на каждой ветке и на молодых, нежных рогах, еще покрытых бархатом мягкого волоса. Марал повернул голову и мордой чесал себе бок, и его рога ходили вверх и вниз. Его силуэт был размыт в солнечном свете, а матовые рога сияли.

Я выстрелил, а потом, когда он сделал большой прыжок, успел выстрелить еще раз. И мой олень опять исчез в пятнах света, в кустах, в зеленой траве, в треске ломающихся веток и в мягких ударах копыт о землю.

Я поднялся до того места, где он стоял и где земля была взрыта от мгновенного прыжка. Табак просыпался все время мимо бумаги, и язык был слишком сухим, чтобы я мог склеить самокрутку. Я ждал на этом месте, наверное, полчаса и немного успокоился, а потом стал искать его следы дальше.

На крутом склоне, по которому он пробежал, вывернутая земля и трава были хорошо заметны, и я шел по следам легко, хотя делал это первый раз в жизни. Затем склон стал не таким крутым, и следы ушли в густой кедрач. Следы пропали на толстой подстилке из кедровой хвои, они не отличались уже от прочих вмятин, от неясных отпечатков, оставленных другими животными.

Этот склон, вся долина этой реки были очень богатыми охотничьими угодьями. И в этот день я отдыхал на примятой животными траве, встречал много маральих следов и медвежьих, проходил перекопанные кабанами поляны. Весь склон был исчерчен звериными тропами. Я наконец нашел моего марала, выстрелил по нему, и он ушел, и его следы затерялись среди сотен других следов.

Я не помнил момент выстрела, не мог сказать, куда целил. Мои глаза смотрели на марала, на его рога, покачивающиеся в ярком солнце, но я вряд ли промахнулся. Даже второй выстрел, когда он уже прыгнул, закинув голову, чтобы рога не задевали о ветки, когда он уже бежал и кусты почти закрывали его тело, - все равно даже этот выстрел, я думал, должен быть точным. И теперь мне нужно было разыскать раненого марала и добить его.

Наверное, было часов пять вечера, может быть, шесть. Тень только-только начала двигаться от подножия моего - солнцепёчного склона к противоположному северному. Еще вся долина передо мной была залита солнцем, и река играла отблесками на перекатах. У меня не было часов, я отдал их в поезде по дороге сюда. Не помню точно - кому. Не доехали часы досюда.

Мише я их, скорее всего, отдал. Одного из армян, с которыми я ехал в купе, звали Миша, а второго не помню, как звали. Второму как раз больше всего досталось, когда я устроил драку. Да и не драка это даже была, а так - стыд один.

Все из-за пьянки, конечно. Просто очень трудно было для меня уехать из города, страшно. Когда уходит жена, которой уже привык не стесняться, то само собой появляется неуверенность, страх. Уверенным можно быть только в том, что она уже рассказывает кому-то о тебе, вселяет уверенность в другого, открывая ему твои слабости. Так уж устроены наши комплименты, что приходится кого-то с кем-то сравнивать. Она уходила полгода, иногда возвращаясь и исчезая снова. И я в то время начал очень быстро пьянеть даже от небольшого количества спиртного.

Трудно уезжать, оставлять свою, пусть грязную, квартиру и даже костюм, в котором получал последние поглаживания от знакомых и незнакомых людей. Этот костюм под конец был уже немного прожжен сигаретами, но по привычке придавал некоторую уверенность. Перед самым отъездом я все-таки постирал брюки и почистил, как мог, пиджак, - привел их в порядок и оставил там, в городе. К ним прилагался еще красный галстук, это была моя дистрибьюторская одежда. Последний раз, когда мы с Донцовым брали водку у метро, нам не хватило всего пятидесяти рублей, и мы попросили девушку в киоске простить нам этот несчастный полтинник. Мы были в костюмах и галстуках.

Интересные - в "фордах" ездят, а полтинника не хватает. Закусить-то хоть есть чем?

Тот вечер мы провели в приподнятом настроении. Мы ездим на "фордах". О продавщице было приятно думать. По виду - крученая, глаз наметан должен быть, а ошиблась. Значит, и правда - похожи.

С костюмов перешло, наверное, что-то от этой сучьей работы и на наши рожи. Когда каждый день людям внушаешь, что они - говно, то они начинают тебе верить, даже доверять. Они любят, когда их держат за таких.

Здравствуйте, добрый день! Можно на минуточку вас отвлечь? Мы из Австралийской оптовой компании, которая сегодня проводит рекламный день. И сегодня мы представляем вот такие вот замечательные, держите... Вы знаете, что в этой коробочке? А как вы думаете? ...это в магазине по триста пятьдесят тысяч, а у нас сегодня всего по тридцать...

Это неплохо, но это начало. Это работает, но нет куража. Лучше, пустив по полу паровозик на батарейках, который включает огоньки, противно гудит и шипит, идти среди усталых людей по залу ожидания, размахивать яркой коробкой от паровоза и орать: Больше одного в руки не даем, я сказал, не даем.

Но лучше всего, держа такой паровоз, или набор ручек, или ролик для чистки одежды, или включив на полную громкость китайский детский синтезатор, пройти через весь универмаг в хорошем костюме, с выбритой рожей, с запахом туалетной воды, лучше всего подойти к какой-нибудь забитой тетке с сумками и крикнуть ей в лицо: В очередь, не ясно? В очередь!

И тогда вокруг тебя сразу образуется маленькая толпа, где не выпускают из рук авоськи, толкая друг друга, и белеют глазами: Я перед вами стояла.

Это - кураж, это - полет, это - товар уходит в минуты. Они все просят тебя только об одном лишнем ролике для чистки одежды или наборе плохих ручек. Они все как будто маленького роста. Это приятно. Это дает силы в этот день добраться до вечера, а вечером до "Шмеля", до соточки с двумя сосисками. Это дает азарт, достаточный для того, чтобы пойти в мусарню и впарить там каждому по какому-нибудь идиотскому фонарику, который им сто лет не нужен. Они даже тебя пригласят прийти еще раз с чем-нибудь новеньким, и руку тебе все пожмут на прощанье.

Да, это иногда забавно - прийти к ментам и сделать так, чтобы они покупали у тебя ненужные вещи, рылись в своих кошельках, бегали к товарищам занимать деньги, просили еще чуть-чуть подождать. Но за это приходится пожимать их руки.

Ты, сука, гондон, ты будешь говорить, где ты это взял? Где он взял наркоту, которую наверняка ему только что сунули в карман? Удар ногой по пояснице. Не падай. Сядь. Извините, - работа. Говорить вот не хочет. А можно, если я две штуки куплю у вас? - Можно только сегодня, в рекламный день, и только для работников милиции. - Тогда я два куплю. И это... еще у наших ребят внизу спрошу, может, им надо. Сейчас, подождите момент, я быстро. И еще раз, проходя, носком ботинка в бок: Сядь ровно, я сказал. И смотри не обоссысь все отделение мыть будешь.

Костюм, в руках коробки с товаром, в кармане щетка для обуви, чтобы туфли блестели. Улыбка. В магазине - сначала к первой поднявшей глаза продавщице: Привет!!! Как сегодня? Ничего? Очередь ждет. Они будут молча стоять и слушать мою сладко-нагловатую, глаза в глаза речь, мой разговор с продавщицей, ее кокетливые ответы. Потом к заведующей, которая проходила уже все на свете по тысяче раз, но ей под пятьдесят лет и под шесть пудов - она тает от того, как я гляжу ей в глаза - снизу вверх, присев на корточки. Она покачивает головой: Ох наглец же, - и вытаскивает стотысячную - заслужил.

Когда говоришь, то чуть киваешь в такт своим словам, многие тоже начинают кивать тебе, говорят - нет, а сами кивают и путаются. Конечно, заведующая не будет кивать, она мне просто дарит деньги в обмен на товар и мой взгляд. А менты - за то, что пожал им руку.