Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц
А потом я ничего не чувствовал. Но мне хотелось что-нибудь почувствовать, поэтому я прошептал имя Данте и это помогло. На мгновение мне захотелось быть кем-то другим или какой-то другой версией себя, тем, кому нравятся девушки, и почувствовать, каково это — быть частью мира, а не просто жить в его уголках. Но если бы я был таким, я бы не любил Данте так, как я его любил. Эта любовь была самой болезненной и прекрасной вещью, которую я когда-либо испытывал, и я никогда не хотел жить без неё.
Мне было насрать, что я молод, и мне только что исполнилось семнадцать. Мне было насрать, если кто-то думал, что я слишком молод, чтобы чувствовать то, что чувствовал я. Слишком молод? Скажи это моему грёбаному сердцу.
Пять
МЫ С НОЖКОЙ СИДЕЛИ на ступеньках переднего крыльца. Она больше не была щенком. Когда Данте шёл по тротуару, она двинулась ему навстречу. Он опустился на колени и обнял её. Я улыбался, когда он продолжал говорить мне, как сильно любит её.
Он сел рядом со мной, посмотрел вверх и вниз по улице, и когда увидел, что она пуста, поцеловал меня в щёку.
— У меня есть история, которую я хочу тебе рассказать, — и я рассказал ему все, что произошло между мной и Кассандрой. Не упустил ничего важного. Сказал, что Кассандра была права, рассказав Джине и Сьюзи. Что я пригласил их на ланч, но я, чёрт возьми, понятия не имел, как собираюсь начать разговор, или откровение, или каминг-аут, или как бы, чёрт возьми, это не называется. Я наблюдал за ним, пока он слушал, не сводя с меня глаз.
Когда я закончил, он сказал:
— Иногда любовь к тебе делает меня несчастным. А иногда любовь к тебе делает меня очень, очень счастливым, — я был рад, что он сказал мне, что иногда любовь ко мне делает его несчастным, потому что иногда любовь к нему делает несчастным и меня. Осознание этого заставило меня почувствовать, что я не полный кусок дерьма. И также я знал, что только что сделал его счастливым.
— Знаешь, теперь ты можешь перестать любить и ненавидеть Кассандру. Всё время это была Кассандра такая и Кассандра сякая.
— Не помню, чтобы мы много говорили о ней.
— Ну, я преувеличил. Но я точно помню, что говорил тебе, что хотел бы познакомиться с этой Кассандрой, а ты сказал: — О, нет.
Как раз в этот момент перед домом остановился фольксваген Джины Наварро. Когда они со Сьюзи шли по тротуару, Данте встал и обнял их обоих. Так ли всё должно было повернуться? Дерьмо. Данте уже устанавливал планку для поведения, которое просто не подходило для того, чтобы я показывал свою привязанность. Но да, да, я встал и обнял их.
И тогда Джина спросила:
— Тебя похитил НЛО? Они испортили тебя и превратили в кого-то другого? В более приятную версию того, кем ты был раньше?
А потом она посмотрела на Данте и сказала:
— Данте, признайся, куда ты дел настоящего Ари, которого мы со Сьюзи любили ненавидеть?
Я посмотрел Джине прямо в глаза и сказал:
— Неправда. Ты никогда не ненавидела меня.
— Ты прав. Но я хотела. Разве это не считается?
— Нет, — сказал я.
— Ну, ты же ненавидел нас.
— Я хотел, но не делал этого.
Джина засмеялась и посмотрела на меня.
— А вот это считается.
— Нечестно. Как это работает? Что это за математика такая?
— Если ты ещё не понял, девочки занимаются математикой совсем не так, как мальчики. Мы взрослеем быстрее. Математика для мальчиков самая простая: один плюс один равно двум. Математика для девочек — это теоретическая математика, по которой можно получить докторскую степень.
Я наблюдал за Данте. Он ничего не сказал в мою защиту. Поэтому я подтолкнул его локтем.
— Ты не собираешься хотя бы прокомментировать довольно завышенные заявления Джины?
— Нет, — сказал он, — Сегодня я культурный антрополог, и я наблюдаю за поведением молодых мужчин и женщин, которые знают друг друга почти двенадцать лет и, застряв в своего рода эмоциональном застое, пытаются изучить своё поведение, чтобы углубить навыки межличностного общения, которые поддерживают и укрепляют эмоциональную стабильность. Для того чтобы я мог сохранить роль социолога, я должен сохранять объективность.
Джина и Сьюзи посмотрели друг на друга, и Джина сказала:
— Мне нравится этот парень.
Я посмотрел на Данте.
— Объективность? Ты подошёл к Джине и Сьюзи и поприветствовал их, обняв. Тем самым они настроились на то, что я тоже поприветствую их объятиями. И вот я тоже сделал это, обнял Сьюзи и Джину.
Сьюзи только покачала головой.
— Объятия тебя не убьют.
— Ну, не жди, что в будущем мы будем обниматься. Данте может обнять тебя, если захочет. Он неразборчивый в объятиях. Я приберегаю объятия для особых случаев, за исключением спонтанных вспышек гнева, которые могут случаться, а могут и не случаться время от времени.
— Что ты называешь особыми случаями? — Сьюзи скрестила руки на груди.
— Дни рождения, День благодарения, Рождество, Новый год, День Святого Валентина, который является поддельным праздником, но да, День Святого Валентина, и очень грустные дни (плохое настроение не в счёт), и очень счастливые дни, когда происходит что-то, что требует празднования. День труда, четвертое июля и День памяти — это не дни объятий.
— Понимаю, — у Джины был такой тон, который настаивал на том, что всё, что я только что сказал, было неправильным, и она не собиралась следовать ни одному из моих правил, потому что они были нелепыми.
— Ты действительно понимаешь, Джина? Ты не можешь заставить меня быть кем-то другим.
— То же самое и с нами, Ари.
— Мы что, ссоримся? — на лице Сьюзи было выражение: — Я недовольна. — Раз уж ты пригласил нас на ланч, думаю, следует быть более любезным. Мы будем радушными гостями, а ты — радушным хозяином.
— Объективно говоря, я должен согласиться со Сьюзи.
— Наблюдающие культурные антропологи не имеют права разговаривать.
— О, это неправда.
— И объективно говоря? Серьёзно? У тебя аллергия на объективность.
Он на мгновение задумался.
— Ты прав. Я всего лишь морочил тебе голову. Из меня получился бы
