Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов
– Соня доделает.
– С тобой интервью можно делать прямо во сне… Но однажды придется проснуться. Я только знаешь чего не пойму. Последний вопрос, и я еду. Почему в первом романе у тебя все разные, а во втором все одинаковые?
– Если в романах все будут разные, то романы получатся одинаковые.
– Ок… А вот еще, почему этот роман такой маленький?
– Я убрал лишние слова.
– Оок… Про что ты мне еще не рассказывал?
– Про пиццу и ниппели.
– Как они связаны?
– Сложно.
– Ооок… Про что еще?
– Про Шунту и про драники.
– Что такое Шунта?
– Потом расскажу.
– А что там произошло?
– Заблудился.
– Ооок… А про драники что?
– Я Соне сказал, что не ем их досыта, жертвую ей, и у нас из-за этого была драма.
– Ну и драмы у вас… Иван, а у тебя есть какая-то самая-самая заветная мысль Ивана, которую ты не постесняешься сказать только пьяный во сне?
– Есть.
– И какая она?
– Не помню.
– Ладно, ты же пьяный, во сне… Поеду я, прощай.
– Подожди. Вспомнил.
– Ну?
– Мне иногда кажется, что я тут у вас самый трезвый.
– Не думаю…
– Как их терпеть на трезвяк?
– Надо терпеть, они же тебя терпят… А кстати, к кому ты так часто обращаешься во множественном числе?
– К воображаемым друзьям. Я один, но их у меня много.
– Ты не один.
– Соня в пути.
– Просыпайся.
– Я сплю.
– Прощай.
– До свидания.
23:45 Время возвращаться
– Иван, я пластилин нашел, прикинь.
– Какой брусочек хорошенький! Как в детстве, с полосочками. Давай из него что-нибудь слепим.
– Я не умею лепить.
– Я тоже, но это нам не мешает. Соня любит лепить пельмешки, и я иногда соглашаюсь, хоть и совсем не умею. Давай из пластилина пельмешки слепим.
– Давай лучше поймем, мы правильно вообще идем?
– Сейчас правильно, да, в сторону дома.
– Мне кажется, тут на пару пельмешек всего. Нет смысла.
– Смысл есть, когда любишь кого-то. У нас есть две незамысловатые мысли Ивана и Сони, по одной на каждого: «Соня любит» и «Ваня будет ругаться».
– Сейчас я буду ругаться. Дай пластилин мне, а то потеряешь. Совсем с пустыми руками вернемся.
– Не, что-то еще мы найдем, я чувствую. Если делать то, что любит Соня, и не делать того, из-за чего я буду ругаться, тогда получается праздник. Мы с ней вместе стремимся к празднику. А потом понимаем, что мы и есть друг для друга праздники. Ну в смысле, она праздник для меня, а я… Я, наверное, не очень понятно рассказываю, да?
– Не очень.
– Ладно… Я зато вспомнил, где начался этот путь. В Переделкино, ночью, с палаткой. Я вышел к вам пьяный, и мы на Можайку поехали.
– Неважно. Даже я уже чувствую, что мы движемся правильно, в сторону дома. И главное, трезвые.
– И ты будешь смеяться, но кажется, я опять что-то нашел.
– Что это?
– Золотой слиток. На килограмм примерно, по ощущениям.
– И что мы с ним будем делать?
– Принесем в Москву и продадим в Сбербанк.
– Я боюсь с этим слитком в Сбербанк, нас там примут.
– За что?
– За слиток.
– Но золото же легально.
– Но мы же его в закладке нашли.
– Клад просто истлеет в земле, если ты его не найдешь. А найденный клад становится даром. А прикинь, найти все-таки куль шишек?!
– И как ты его потащишь в Москву? И так золото нести.
– Ну, не куль, а хотя бы полкуля, как моему отцу тогда в тайге насыпали.
– И что ты с ним будешь делать? Тоже в Сбербанк сдашь?
– Это на весь год запас орешков. Знаешь, я в последнее время часто как бы смотрю на нас как бы со стороны. И получается такой непонятный артхаус: двое просто идут в темноте и тишине.
– Не знаю, как слиток золота или куль шишек, но брусок пластилина мне точно поможет. Я сделаю из него беруши, чтобы не слышать больше твоих мыслей Ивана и идти уже, действительно, в тишине.
– Если бы это было так просто.
– Хорошо, только ты понесешь этот «дар».
– Конечно. И чем больше я буду дарить другим, тем богаче буду становиться сам.
– Главное, единорогов больше не встретить.
– А прикинь, встретить единорожика с матерью? Интересно, что они едят – так же, как лоси, пьют молоко?
– Золотое.
– Соня однажды сказала, что со мной она видит звезды. И я теперь вижу звезды, они проступают, и по ним мы вернемся домой. Звезды из чистого золота, видишь?
– Тихо, а то единорогов всех распугаешь.
00:00 Я коньяк (Мысли Ивана) – 3
Когда мыслей становится много, я представляю их в виде единорожиков. Так им удобнее разбегаться, но и мне так удобнее за ними смотреть. Много мелких единорогов бежит в темноте, но они светятся, и я любуюсь ими и радуюсь.
Соня подарила мне в прошлом году дискошар. Такую большую лампочку, которая крутится сплошной каруселью из света, разноцветные пятна кружатся и разбегаются по всему окружающему пространству, и достаточно просто взглянуть на эту домашнюю дискотеку из девяностых, чтобы меня унесло. Я иногда включаю ее ночью, зимой, и меня иногда уносит. Я просто сижу и любуюсь своими единорожиками, когда они разбегаются, покружив меня на прощание. Не могу посчитать, сколько их было и сколько осталось. Но они точно мои, потому что никто их больше не видит, и я с ними прощаюсь. Я постоянно с ними прощаюсь.
Я рассказывал Соне про детство, как ходил на речку и ловил маленьких разноцветных ершей, потому что больше есть было нечего, и я уже сам не знаю, кому, кого и почему тут должно стать жалко. Три года назад, когда мы с ней познакомились, я записал в записной книжке «ершики» и только сейчас кое-как понял, что это про них. Наша страсть к ласкательным суффиксам не всегда доводит нас до добра. Мы ласкаем и одушевляем практически каждое слово. У нас есть, к примеру, даже «персонажики» – это персонажи, которых особенно жалко.
Я рассказывал Соне, что с десятого по двадцатый почти никуда не ездил, потому что не знал, что это возможно. Это я очень хорошо тогда спрятался, десять лет в одном и том же настроении, и мне вообще ничего из тех лет не жалко,
