Разрыв - Джоанна Уолш
× × ×
Я жду (или скучаю, или во всяком случае сижу) в парке, полном сирени и ирисов. Детская площадка с причудливыми бронзовыми статуями, задуманная с опорой на миф о том, что мальчики будут играть с девочками, а дети всех возрастов будут играть вместе. Я никогда не была так счастлива и так одинока. Счастлива, потому что я больше не скучаю по тебе, и одинока, потому что ни по кому не скучаю. Мне не хватает желания. Если мне скучно, значит я не способна желать, ведь желание никогда не бывает скучным, один за другим распуская свои пленительные лепестки. Когда желание пропадает, приходит скука и образует пустоту без промежутков внутри.
Чего влюбленный захотел бы от времени?..
Энн Карсон. Эрос горько-сладостный.
Если скука подначивает обратить внимание, то мне нужно придумать новый способ ждать, промотать промежуток. Скучающие всегда ждут, когда им перестанет быть скучно, не могут сделать шаг вперед, потому что — без языка, как я в Софии, — не могут сказать, почему им скучно, не могут обозначить причину, которая могла бы подготовить почву для решения. Скука скрадывает способность объекта что-либо значить, или объект сам отдаляется от своего названия — в любом случае отслоение неизбежно, — пока скука не зазияет в зазоре между и все не потеряет какой-либо смысл.
Скука — функция внимания{44}.
Сьюзен Сонтаг. Сознание, прикованное к плоти.
Но ждущий влюбленный всегда зачарован: желание заполняет промежуток, раздувается до тех пор, пока не становится пузатым, как софийский универмаг, запуская любовью ритуальное время. Я помню все моменты, предшествующие встречам с тобой, — обратный отсчет в вагонах метро, в пустых барах, в книжных магазинах — вплоть до галлюциногенных деталей: каждую вешалку, картину, бокал, каждую страницу каждой книги, каждый обрывок фразы за соседним столиком я помню яснее, чем сами встречи, опыт которых переживался скорее как опьянение. Часто ты заставлял меня ждать, и это ожидание было таким же галлюциногеном, как любой наркотик, который я могла бы принять, чтобы сбежать от скуки. Двадцать шесть долларов у меня в руке[47]: заданная рамка всех поездок — время, пока ждешь, когда наркотик подействует. Ожидание, ожидание, ожидание и есть кайф.
Не важно, произойдет что-нибудь или нет; восхитительно само ожидание{45}.
Андре Бретон. Безумная любовь.
Где мне ждать тебя теперь? Не подле телефона, как это делал Бретон, то в прошлом. Мой телефон путешествует и ждет вместе со мной. Может, пойти в бар, в кафе, найти вайфай? Может быть, но если ждать онлайн, подойдут любые декорации, обстановка так же абстрактна, как и сообщение от возлюбленного, который никогда не явится во плоти. Ни ритуала, ни кайфа. В аду — может, и в раю тоже — никто не ждет: всё уже произошло и всем скучно. Нет времени, поэтому нет и промежутка, который надо заполнить, нет желания, нет надежды.
В софийском парке школьники вышли на длинную перемену, но не играют. Парочки подростков целуются взасос на скамейках. Девочка скрутилась на коленях своего мальчика. Она кажется бесхребетной, беспомощной, физически или психически больной, пока он нависает над ней, делая искусственное дыхание рот-в-рот. В его позе читается жалость — pietà, — но тут девочка двигается, напрягается, и вот уже он выглядит уязвимым, сгорбившимся над ней, хлипким.
За влюбленными маячат другие фигуры: статуи, но не старые времен коммунизма — те перенесли в парк за городом. Новые, впрочем, выглядят тоже коммунистическими (хотя это и не так), потому что по большей части это скульптурные группы, волнами восстающие за или против того или другого; потому, что статуи смутно похожи на женщин, абстрактно задрапированных длинными струящимися одеждами; потому что их жесты драматичны. Они названы в честь сильнейших эмоций, но черты их смазаны, однообразны. Некоторые из них бетонные[48], но ничего конкретного они не утверждают. Их размашистые жесты говорят мне только об их величине, а их имена — РАДОСТЬ, НАДЕЖДА, ДРУЖБА — так и не не обрели плоть.
Наши имена нам не принадлежат. Наши имена социальны.
Дениз Райли. Безличная страсть: Язык как аффект.
Названные с надеждой, эти статуи — дети антиреволюции, дети страны, которая хочет размежеваться со своей историей, но эти прозвища к ним не клеятся, остаются в руках. Возможно, когда-то их звали по-другому, их исконные имена стерты, как лица в фотоальбоме Сталина. Скука — это что-то не случившееся между вещью и ее именем.
Дать ребенку имя — это маленький акт насилия.
Дениз Райли. Безличная страсть: Язык как аффект.
Болгары могли бы уничтожить советские статуи. В некоторых странах так и поступили. Скука противоположна революции и ритуальному времени, но не насилию (снова родительский голос: Вандалы! Хулиганы! Они это со скуки сделали!).
…эта задержанность при определенном «отказывающемся» сущем{46}.
Мартин Хайдеггер. Основные понятия метафизики.
Не знаю, почему я так на тебя разозлился — пишешь ты после утомительного вечера ссор и совместного ожидания (чего?). (Не знаю, почему мне было с тобой так скучно.)
Превращая ее в такой объект, мы отказываем ей как раз в том, чем она должна быть в самой сути нашего вопрошания. Ей как скуке, каковой мы скучаем, мы отказываем быть таковой, лишая себя возможности именно в ней и разузнать ее существо{47}.
Мартин Хайдеггер. Основные понятия метафизики.
Да, скука овладевает: это владычество и область владений, сфера власти — власти внутри государства, власти между двумя людьми. Она спускается на тех, кто лишен власти в политике и в любви. Скучающий и скучный — это ожидающий и ожидаемый. Скучающий ничего не может, пока не придет его возлюбленный, и соотношение власти между ними настолько физическое, что становится пространством, в котором заперт ожидающий любящий. Заставлять кого-то ждать — наводить на кого-то скуку — значит утверждать над ним власть, однако скучать, найти кого-то скучным — это тоже проявление власти.
Стареющий Дон Жуан обвиняет в своем пресыщении окружающие обстоятельства, но не самого себя. <…> для него все ограничивается заменой одного мучения другим; спокойную скуку он меняет на скуку шумную
