Клетка для бабочки - Анна Морозова
Никита молча кивнул. Михаил повел его в библиотеку, усадил на диванчик, сел вполоборота рядом.
– Я бы предположил, что ты влюбился, но вроде не в кого.
Никита кивнул, улыбнувшись:
– Не в кого. Да и не до этого мне.
– Ну, это ты зря. Влюбленность настолько захватывает, что все проблемы начинают казаться такими ничтожными… Ну, ничего, весной народ приедет. Вокруг Антошки всегда девочки, так что держись поближе к нему.
Они рассмеялись, и Михаил перешел к делу:
– Ну, так что случилось?
И Никита выложил ему все. Сумбурно, краснея и запинаясь, он при помощи наводящих вопросов рассказал о главном – переживаниях по поводу своего таланта.
– Никит. Ну, Вера же сразу сказала: у тебя руки гениального музыканта. Она меня тоже поставила в известность, кто именно оказался у меня в заложниках. Посоветуйся с ней, она ж музыковед все-таки. Опыт огромный. И эта, как ее, чуйка, вот.
– Я и собирался, хотя и страшно пипец как. Но ей не до меня, похоже.
– Уже все в порядке. Она согласилась стать моей женой! Ты первый, кому я рассказываю, кстати. Мы хотим объявить в эти выходные, когда старый Новый год отмечать будем.
– Михаил Владимирович, поздравляю! Вы прекрасная пара! Я очень за вас рад!.. Так, думаете, можно?
– Нужно, Никит. И меньше переживай. Как там – не бери тяжелое в руки, а плохое в сердце, так вроде говорят. И мне кажется, что все у тебя будет хорошо. Мы с твоим папой очень этого хотим. Думаю, мама твоя тоже тебя поддержала бы. А может, и поддерживает. Это песня была у Высоцкого: «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие – как часовые».
– Спасибо.
Те несколько минут до результата тестов Полина помнила долго. Она должна с надеждой ждать положительного ответа: это правильно и хорошо, и отец Иоанн был бы ею доволен. Впереди у нее хорошая, крепкая дорога материнства и заботы о семье. Но ее душа еще сама была маленькой девочкой и со страхом смотрела, как ее втягивают куда-то, куда ей было идти страшно, муторно и не вовремя. Она попробовала молиться, но перед глазами сразу же встало лицо Сикстинской Мадонны, которая уже была по ту сторону боли, откуда посмотрела на нее, как на свою сестру. «Господи, да что же это такое?» – только и смогла прошептать Полина. Почему-то ей вспомнился самый мерзкий из эпизодов ее недоизнасилований. Сначала она молча изо всех сил вырывалась, а когда поняла, что силы совсем не равны, начала кричать, плакать и умолять: «Не надо, не надо, пожалуйста…» Тогда ее спасло чудо: в дверь той школьной подсобки, куда ее затащили, начали стучать, и ее бросили, убежав через окно. Придя домой, она тщательно терлась мочалкой, чуть ли не сдирая кожу, но долго еще у нее оставалось чувство, что теперь ее грудь, бедра, ягодицы, захватанные до боли жадными мужскими руками, больше ей не принадлежат и что так теперь будет всегда. С трудом прогнав мелькающие перед глазами тягостные сцены, Полина глубоко вздохнула и решительно наклонилась над тестами. На первом две яркие полоски, на втором тоже две полоски в двух окошках, на третьем знак «плюс». Она присела на край ванны и стала разглядывать разводы на плиточном полу. В каком-то отупении она все смотрела на них и уже видела пышные деревья, высокие травы, хвостатые звезды, и вот она уже блуждает где-то по неведомому, диковинному миру… Дверь ванной без стука открылась, и девушка вздрогнула.
– Ты как, любимая?
Она молча показала на тесты. Профессор внимательно разглядел их и обнял ее, поднял и увлек в свою комнату. Там он сел на любимое кресло, оставив девушку стоять перед собой.
– Я тщательно предохранялся, Полина. Как ты можешь объяснить результат? Полина, я жду.
Она молча, опустив голову, разглядывала ковер на полу. Потом тихо ответила:
– Не знаю.
– Я не обвиняю тебя, Полина, хотя имею на это полное право. Твоя прошлая ложь… И та так называемая подруга… В общем, я действительно имею полное право тебе не поверить. Но все-таки я спрашиваю тебя: Полина, ты ни с кем больше не делила постель? У тебя были мужчины, кроме меня?
– Нет. – Она подняла голову. – Только вы.
Наступило молчание. Профессор слегка стучал пальцами по крышке стола, испытующе глядя на девушку. Наконец он сказал:
– Хорошо, Полина. Я тебе поверю. Но если ты опять станешь меня обманывать, я буду иметь полное право, – он вновь выделил эти слова особой интонацией, как будто заранее развязывал себе руки, – усомниться и в этих твоих словах… Полина, а ты можешь повторить их, целуя свой крестик? А, Полина?
У нее темнело в глазах, очень хотелось сделать глоток сладкого чая, откусить бутерброд. Она быстро поцеловала крестик и прошептала:
– У меня были только вы.
– Что, Полина? Мы с Богом тебя не услышали. Громче! Громче!
– У меня не было других мужчин, клянусь! И я сейчас упаду в обморок от голода.
– Хорошо, Полина. Я тебе поверил. Значит, это и правда судьба. Ну что ж, я рад. Только давай без этих фокусов беременных, вот в них я уж точно не верю!
И потянулись бело-серые выходные. Морозы сменились пасмурными короткими днями, без солнца и радости. Профессор написал список запретов, абсолютных и относительных, который и передал ей на следующее утро. В первом списке были шоколад, цитрусовые, кофе, крепкий чай и – Полина не поверила своим глазам – учеба!
– А как же я буду экзамены сдавать? Мне ведь нужно заниматься, повторять… – даже не читая список относительных запретов, воскликнула девушка.
– Полина. Ты, наверное, еще не поняла. Давай я скажу второй раз, медленно. Ты. Будешь. Мамой. Ты меня слышишь? Мамой. Моего. Ребенка. И почему ты думаешь, что я могу позволить тебе продолжать учебу?
– Как? – У нее потемнело в глазах, и она видела только поблескивающую оправу его очков, когда он ритмично кивал, вразумляя ее:
– Сама подумай. Гололед. Вирусы. Толпы в транспорте. И я не разрешу израсходовать весь твой мозговой фосфор, в конце концов! Он предназначен не для твоей учебы, а для развития мозга моего сына!
– Но ведь… меня исключат! Я ведь даже академ взять не смогу, если не сдам первую сессию!
– Полина. Сейчас самое важное – мой ребенок. Пойми это.
– А тогда же мне нужно будет заново поступать! Я ведь все забуду!
– Вот
