Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова
* * *
Только начав раззваниваться в полную силу, колокол внезапно ухнул на низкой ноте и замолчал, будто ему вырвали язык за болтливость. Но воцарившаяся на малое мгновение тишина уже никого не могла обмануть: из всех домов выскакивали люди и, побросав дела, мчались на центральную площадь.
– Анюта, хорошо, что ты уже пришла! Бежим! – Маришка на бегу махнула рукой Анисье, призывая остаться с Иваном Егоровичем, и, вцепившись в рукав Анны, потащила её за собой, едва успев перебросить за забор Анину поклажу.
– То не к пожару сигналят, а на вече народ собирают, – тараторила она Ане, локтями проталкиваясь сквозь толпу бегущих, – при пожаре звон частый, а редкие удары дают, когда срочное сообщение делают. В последний раз так звонили, помнишь, в большой паводок. У нас в те дни в пансионе контрольную работу по физике отменили.
Не сбавляя шагу, Аня согласно кивнула, едва не уткнувшись в спину рослой купчихе Мезенцевой, которая, отдуваясь и пыхтя, мощно ввинчивалась в толпу, прокладывая себе путь, словно ледокольная баржа.
За ширококостной Мезенцевой едва поспевал супруг – щупленький старичишка с длинной седой бородёнкой. Он приветственно махнул девушкам рукой, но тут же осадил назад, пропуская вперёд бойкую ватагу босоногой ребятни, с восторженным визгом несшуюся поглазеть что случилось.
Задев краем юбки за брошенное на дороге бревно, Аня упала на одно колено, чьи-то руки быстро подняли её на ноги, и общий поток снова увлёк её за Маришкой, мелькавшей далеко впереди. Время от времени подруга оборачивалась, находила глазами Аню и бежала дальше, остановившись лишь на торговой площади, где уже исходила криком плотная толпа горожан.
Пробившись к подружке, запыхавшаяся Аня безрезультатно попыталась осмотреться.
– Мариша, что там?
Она с любопытством привстала на цыпочки, но увидела только осанистую фигуру полицмейстера, стоящего на высоком крыльце полицейского управления. Крепко расставив ноги, одной рукой он придерживал шашку на боку, другой ухитрялся отдавать указания полицейским, стоящим чуть поодаль.
– Самосуда не допущу! Первого же, кто подвернётся мне под руку, немедля закатаю в кутузку, будь то мужик или баба, – хриплым от натуги голосом ревел он, стараясь перекричать толпу. Побагровевшие щёки и выпученные глаза полицейского начальника выглядели столь устрашающе, что толпа ненадолго затихла, с тем чтобы снова начать колебаться волнами, идущими от краёв к центру.
Непонятность происходящего на площади усиливали летящие отовсюду возгласы, произносимые с откровенной ненавистью. Девушки прислушались.
– Выдать! Выдать! На вилы их! – скандировала толпа, осатаневши вздымая вверх руки со скрюченными пальцами.
– Выдать их нам на расправу! Мы с ними без всякого суда разберёмся, – выкрикнул благообразный дедок вблизи Ани.
Находиться в этом круге ненависти было жутко. Предугадывая, что сейчас произойдёт нечто такое, о чём и думать страшно, Аня с Маришкой притиснулись друг к другу и предприняли попытку выбраться, но сзади их уже подпирали вновь прибывшие, жадно высматривая глазами сердцевину события. Не успевая разобраться в сути, они разевали рот и неосмысленно подхватывали общие крики, пьянея от предчувствия грозных событий:
– На вилы! На вилы!
Собравшись с духом и набрав в грудь воздуха, Аня громко обратилась к старичку, опасаясь, что он её не расслышит:
– В чём дело?
Но, видно, слухом дедка судьба не обделила, потому что он проворно повернулся и, прекратив выкрикивать ругательства, благодушно пояснил:
– Вишь, барышня, елецких поджигателей поймали. Слыхала, небось, как с месяц назад в Ельске купца Веснина спалили? Сам-то он, бают, теперь слепой калека.
Неожиданное объяснение хлестнуло Аню наотмашь. На миг у неё остановилось дыхание, и, чтобы не упасть, она непроизвольно вцепилась в деда, подстреленной птицей отчаянно вскрикнув:
– Как поймали?!
– Так и поймали, касатка… – охотно принялся рассказывать старик, но, вглядевшись в Анино лицо, умолк поражённый догадкой и секунду спустя выдохнул во всеуслышание:
– Так ты и есть Анна Веснина?!
Этого короткого возгласа оказалось достаточно, чтобы по толпе прошёл ропот:
– Погорелица! Погорелица! Веснина!
Людская масса всколыхнулась и, точно расколотая пополам взмахом гигантского топора, развалилась на две части, высвобождая Ане проход, в конце которого она увидела телегу. На ней, опустив головы, спиной друг к другу сидели мужчина и женщина, опутанные за локти новенькой бечёвкой весёлого жёлтого цвета. Серое платье арестантки с оторванным рукавом и разодранным сбоку подолом, открывало голые ступни, торчащие вбок, как у тряпочной куклы. Во втором человеке Аня сразу признала таинственного офеню. Теперь на нём не было картуза, и солнце задорно отблескивало от круглой лысины на макушке. Носатое лицо мужика, и без того некрасивое, кривилось безобразной гримасой ненависти, прорываясь свистящим шёпотом проклятий.
Тела узников сливались в одно двухголовое бесформенное чудовище, страшное в своём ожесточении.
Аня сделала шаг вперёд, остановилась, и медленно пошла по живому коридору, слыша давящую на уши тишину, разом опустившуюся на площадь. Гнева и боли не было. В груди стоял смертельный холод. Холод и пустота.
Путь к телеге показался Ане вечностью, и, когда до цели оставалась последняя пядь, связанная женщина подняла голову.
– Прокла?!
Почва под Аниными ногами резко покачнулась, её взгляд выхватил сочувственное лицо полицмейстера и полные любви глаза барона фон Гука, рванувшегося ей навстречу. Он стоял чуть в стороне, вытянувшись как на плацу.
Если бы не его поддержка, Аня наверняка бы упала.
– Но почему, Прокла, почему?
Хотя Анин голос растворился в глухом шуме толпы, Прокла поняла обращённый к ней вопрос и торжествующе расхохоталась, колотя пятками по борту телеги:
– Не знаешь? Ах, простота! Отца своего спроси, он знает! Пусть попомнит Ваську Косматова! Мало было вас сжечь, жаль не успела тесаком потешиться!
– Тварь! Ещё угрожает! – заревели стоящие рядом зеваки, возбуждая и без того распалённую толпу, немедленно откликнувшуюся единым воплем:
– Сжечь поджигателей! Чуть весь Ельск в пепел не превратили! У нас у всех там родня есть!
Расширенными от ужаса глазами Аня увидела, как кольцо народа вокруг телеги стало медленно сжиматься. В задних рядах запылали соломенные факелы, а полицейские вытащили шашки наголо.
Достав пистолет с длинным стволом, полицмейстер трижды выстрелил в воздух.
– Осади назад!
– Не балуй, господин полицмейстер, сами проучим душегубцев! – набирая лихости, загуляло по толпе крепкое словцо.
В глазах Проклы, только что горевших дерзким вызовом, отразился смертельный ужас. Она закусила губу, и на подбородок потекла тоненькая струйка крови.
– Ты! Ты виновата! – обращаясь к Прокле, дёрнулся всем телом офеня, с клёкотом выдавливая слова, больше напоминающие стон раненого зверя. – Ты подбила меня на грех, а я жить хочу! Прошу пощады!
Интуитивно Аня поняла, что времени на раздумья не дано, и, если сию минуту не будут предприняты решительные меры, от Проклы с офеней останутся
