Ко мне приходил ангел - Александр Селих
Какой-то бред из прошлой жизни вперемешку с картинками пустой ободранной квартиры промелькнул, и я отрубился.
И я был как штык. Все пошло по привычному кругу. Только волосы больше хвостом по шее не терлись, и заусенцы на руках не цеплялись до крови. А так, все то же — лопата, тачка, уголь. Хлебовозка опаздывала, наверное, сломалась по дороге, такое случалось с ней регулярно. Вроде, сегодня больше ничего не подвозят, только после обеда с мясокомбината машина придет. Так что можно спокойно к отцу Льву сходить. Все-таки, думаю, я не слышу. Ну не может Бог меня не слышать. И Арег, Москва, и все переживания отошли за ночь на второй план, а это глодало.
— НинПетровна, здрасте, я к отцу Льву, на полчасика, не больше, — и я было уже ушел.
— Ну-ка, покажись… дефки, дефки… — заорала Петровна — не, ну вы гляньте, на один день отпустили в город и все, и не узнать человека. Ну ты прям Ален Делон.
— Да ну вас, Нина, не побоюсь этого слова, Петровна. Да просто мастерица попалась рукастая.
— Оп-па, — высунулась Тамара, — а я и не поздоровалась, мне и в голову не пришло, что это ты.
— Ой, только не говори, что без бородищи я неузнаваемо хорош, все, барышни, восторги принимаются, стрица и брица обесчаю регулярно, я ушел, приду через полчаса. Том, а ты вроде выходная?
— Да я это, Машку подменяю…
Я не стал вникать, чего с Машкой, Машка Машкой, а отец Лев уедет и все, до завтра не поймать.
Успел свечки поставить, записочки даже написал, раньше не писал, даже и не знаю, почему, а сегодня написал. Всех написал, кого только смог вспомнить. Записок получилось больше десяти. И это только о здравии. И еще молебен Николаю Угоднику, ох, видать, молилась моя бухгалтерша, а она если что делает, то до конца, видимо, некуда просто деваться Святителю Николаю от меня. Подумал, поставлю свечку к Николаю. Подумал и удивился, а не знаю я, как икона-то выглядит. Елки, во дурак, ну надо же. Я не помню, а может и не знаю, как Николай Угодник выглядит. А я вообще ни одну икону не различу. Нет, ну это вообще за рамки, я выл как собака на луну и брехал на Бога, а сам вообще ничего не знаю о Нем. Ну и кто я после этого. Вот дятел, вот урод. Меня не коробило то, что я как бы к незнакомцу пристаю. Я как будто привязался к чужому человеку. Именно так, Бог для меня чужой, потому что я ни шагу не сделал Ему на встречу. Я может Ему и сын, но я даже не Блудный сын, я просто предатель.
Не стал я искать Николая Угодника, как-то неудобно было спросить. А так прочитать, что на иконах написано, это не так просто оказалось. Посмотрю, что дома есть об иконах, или может Петровну спрошу, у Петровны удобно спросить. Отца Льва тоже не стал ждать. А чего его ждать, и так все понятно, сам дурак. Очередной раз тот же вывод — сам дурак. Да что же такое, чего я такой неумный-то, учился, учился, а с мозгами прям беда совсем. Вот я прихожу уже полгода в церковь, и раньше заходил иногда. И в детстве. Но не вникал. В детстве было интересно и красиво. И хорошо было в детстве, красиво пел хор, деревенская церковь была расписана под самый потолок, темные закопченые временем росписи завораживали и тянули куда-то высоко, высоко. Я становился всегда по ротонде, так, чтобы, задрав голову, видеть самое небо, нарисованное на сводах. Ощущение было у меня такое, как будто обнял меня кто-то за плечи и поднимает вверх. И я летал.
Но вот интересно, летал, ходил, заходил, а ничего не знаю. Ладно. Раз подвиги не нужны, и я глухой, то будем надеяться, что это не органическое поражение слухового аппарата, а только пробки, которые лечатся промыванием, промыванием мозгов. А вот как жить без подвигов, я не представляю. Вот я такой молодец, что с помойки вылез, понятно, что я живу в чужом доме, и не в состоянии пока отстоять свой, да и нету у меня дома, стены — это не дом. Но это уже что-то, и я горд собой, и меня греет уважение со стороны армянина, потому что он видел меня грязным, битым, на помойке, и он видит, что я не опустился. Но мне от этого почему-то не легче, раньше меня это стимулировало, стоило сказать мне, что я молодец, и рвал вперед, и я становился еще больше молодцом. А вот теперь не рвал, не становился, было приятно, но как-то по старой памяти приятно. Высказанное Арегом вчера в мой адрес не подтолкнуло меня к новым свершениям. И вот что удивительней всего, вчера еще я, по инерции, клеил мастериц в салоне, улыбался проходящим ногам, а сегодня уже не интересно. Интерес пропал. Проклюнулись заботы, и эти мои заботы, к которым я вчера вернулся поздно ночью, грели меня больше, чем очередная перспектива найти себя. Разница была огромной. Мало того, что надо было теперь кучу всего найти и перечитать, еще и весна. А весна сама по себе забота. Вот у крыльца уже лужи натекают — не пройти, снег стает — копать, сажать. А вот это вопрос интересный, если копать не проблема, тут ума не надо, только лопату бери и вперед, то сажать это вот засада полная, что сажать, как сажать, куда сажать, а главное, когда. Огородник из меня знатный, но в кавычках, это с отвертками и шурупами я мастер, а вот ботвой всякой, ну не знаю.
Так мои мысли спутывались постоянно, от прошлой жизни к вере, от веры к насущному, от насущного к деревенским сплетням, но это была реальность. Вот главное — реальность. Не некие иллюзорные проекты разделений и слияний, не игры на понижениях и повышениях, я и не мог представить, как выглядят индексы, на которых я играл, а никак, просто договоренность о том, что это есть, а на самом деле нету той жизни. Нет финансового рынка, а лужи во дворе есть, нет индекса Доу Джонса, а картошка у меня в подвале, пусть мелкая и только полведерочка есть, но моя, но она
