Меня зовут Сол - Мик Китсон
— Я хочу поговорить с Богиней, — объяснила Ингрид.
Мы пошли с ней. Я взяла подзорную трубу и винтовку, потому что мы могли встретить птиц или кроликов. Мы долго лезли вверх по склону, покрытому свежим снегом. Один раз мы прошли мимо маленькой рощи старых сосен, которые серебрились на солнце, как рождественские елки в фильмах. Когда-то вся Шотландия была покрыта сосновыми лесами, но их все вырубили на дрова и строительные материалы. Сосны вырастают очень высокими. В лесу они иногда изгибаются, чтобы дотянуться до солнца, и становятся похожи на стариков. Весной с них можно набрать смолы, как Ингрид и делала.
Пока мы поднимались наверх, Ингрид рассказывала нам, во что она верит.
— Я верю, что существует Богиня-Мать, которая управляет природой и вообще всем миром. Вообще-то, вся природа и есть Богиня, и она создает любую жизнь. С ней можно поговорить, можно почувствовать ее в тепле солнца и запахе земли. Ее кожа — это мягкая трава, птичьи перья и звериный мех. Богиню можно попробовать на вкус — это вкус воды из родника и еды, собранной своими руками. Ее запах — это запах соснового леса, сухих листьев, жимолости и дубов под дождем. Ее голос слышен в пении птиц, в хрусте снега под ногами и в криках сов. Ее можно увидеть — в склоне холмов, в морской глади, в…
Она остановилась, улыбнулась нам и подняла палец:
— И в твоем лице, Пеппа. И в твоем, Сол. И в моем. В лице любой женщины.
Потом она снова двинулась вперед, опираясь на палку, и сказала:
— Я хочу встать в каменном круге и попросить благословения и прощения за все, что я натворила в жизни.
— А как ее зовут? — спросила Пеппа.
— У нее нет имени. Ее нельзя никак назвать. И нельзя познать. Но можно почувствовать.
— Давайте придумаем ей имя, — предложила Пеппа.
Я просто слушала. А потом спросила у Ингрид:
— А Мо она простит?
— Конечно. Она всех прощает, потому что никого не осуждает. Мы сами осуждаем себя, Сол. Мы — свои собственные судьи.
— Но вы говорите, что она прощает, как Бог. А Мо нужно прощение, потому что она вела себя не так, как правильные матери.
— Ты ее прощаешь? — спросила Ингрид.
Я подумала об этом.
— Если она больше не будет пить. Я ее прощаю, потому что она болела.
Ингрид посмотрела на Пеппу — он шла впереди, размахивала руками и орала песню.
— А Пеппа прощает?
— Она никогда ничего не делала для Пеппы, я сама ее воспитывала, так что Пеппе не за что ее и прощать. И потом, Пеппа ее любит. Она хочет, чтобы мы забрали ее к себе в лес.
Ингрид села на камень и посмотрела на меня:
— Богиня сделает так, что твоя мама простит сама себя. И тебе тоже нужно себя простить.
— За что? Я ничего плохого не сделала. Я убила Роберта, любовника Мо, но разве это плохо? Он ее бил. И меня. И Пеппу. И заставлял меня сосать свой хрен, когда мне было всего десять лет. И обещал, что с Пеппой так же сделает. Поэтому я ударила его ножом в горло. Три раза. А потом мы убежали и спрятались. Я все сделала так, чтобы Мо никто не обвинил.
Ингрид крепко обняла меня и прижала к себе. Я подумала, что снова разревусь.
— Ты ничего плохого не сделала, — сказала она. — Богиня даст тебе сил и любви.
Пеппа радостно вопила и махала с вершины. Потом она понеслась обратно к нам.
— Давайте звать ее Шерил!
Ингрид подумала и согласилась.
Наверху было тихо, безветренно и ярко светило солнце. Снег сверкал, как алмазы. Ингрид встала прямо посередине круга из камней, подняла руки и зашептала что-то по-немецки. Я обошла каждый камень вокруг, пытаясь почувствовать что-нибудь особенное, но ощутила только холод при каждом вдохе. Потом у меня вдруг забурчало в животе и заболело пониже. В трусах стало тепло и мокро. Я сняла штаны и увидела кровь. Постояла немного, глядя, как она капает вниз. У меня не было с собой прокладок.
Принеслась Пеппа и спросила:
— Все нормально?
— У меня месячные…
— Вау! Ингрид! У Сол месячные начались! — заорала она и затанцевала по снегу.
Ингрид прибежала ко мне и сказала:
— Сол, это же чудесно! Чудесно! Это знак Богини! Ты — женщина!
— Мне нужны прокладки, — мрачно пробурчала я. — Хрень какая-то…
Кровь уже потекла по ногам. Ингрид сорвала с себя шелковый шарф, в который заворачивала мох, и протянула мне:
— Возьми.
Я затолкала его в трусы, чтобы он все впитал. Ингрид снова меня обняла.
— Это настоящее волшебство, Сол.
— Ты теперь можешь родить лялю, — заметила Пеппа и убежала к камням.
Потом мы шли назад, и мне было очень плохо, и болел живот. Ингрид все время меня обнимала, а Пеппа тащила ее палку и винтовку.
Когда мы вернулись в лагерь, Ингрид вскипятила большую кастрюлю воды, я вымылась у огня, нашла прокладку, надела чистые трусы, штаны, майку, свитер и флиску. Ингрид тем временем закопала в золу три большие картофелины. Я сожгла окровавленные трусы и кинула штаны в пруд, чтобы они отмокли. Мы сидели у костра, пока картошка не испеклась, а потом съели ее с маслом, фасолью и хлебом. У меня все время болел живот, так что я приняла ибупрофен, а Ингрид завернула горячий камень в полотенце и велела мне прижать его к животу. Было очень приятно.
Затем она накинула мне на плечи одеяло. Я сидела у костра, смотрела в пламя и видела, что дрова в середине костра светятся белым светом, потом, ближе к краю, желтым, оранжевым, тускло-красным, а после остаются только угли, по которым иногда пробегают маленькие голубые огоньки. Лицо немного жгло, а животу было тепло от камня. Мысли стали очень медленными, я тихонько вдыхала холодный воздух и нюхала дым.
Ингрид помыла посуду в ручье и поставила ее у костра сохнуть, а Пеппа вытащила одеяло, завернулась в него и села на бревно читать свою книжку. Темнело. На самом деле, с каждым днем темнело все раньше и раньше. Наверное, начался ноябрь.
Ингрид села рядом и обняла меня, а я привалилась к ее плечу. Я ненавижу, когда меня трогают, но Ингрид мне нравилась.
— Нам нужно
