Виктор Широков - Вавилонская яма
Стеклянная болезнь явно прогрессировала и готова была перекинуться в эпидемию стеклянной чумы, если бы автором был павианистый Виан. Во всяком случае долженствующий появиться памфлет "Сократись, Сократик!" метармофозировался в панегирик "Борись, Борис!" и был опубликован одновременно во всех мировых газетах, финансировавшихся в широкоизвестным фондом Фонда. (Подозреваю, что это тоже явный псевдоним).
В квадратные колеса насильственной приватизации были вставлены тормозные палочки Коха, которого в свою очередь бдительные органы обвинили в игнорировании законной очереди на отличное бесплатное жилье. Он вяло огрызался, ссылаясь на родственные отношения с туберкулезом, подбадриваемый огнеупорными саламандрами. Время как бы остановилось, но события шли своим чередом. Как корсары на абордаж очередного корсажа. Льюис Кэрролл передавал мне привет, дозвонившись по стеклопроводу с того света. Света в камере не было. Гремел отнюдь не хрустальный гром, и молнии грозили вскоре обратиться в шаровые.
Именно в этот предпоследний день заключения Алкмеону явилась во сне его покойная мать Эрифила. Не буду пересказывать их разговор, отношения с матерью более интимная штуковина, нежели секс. Там не было произнесено ни слова о "нетках", об огромной коллекции этих диковинок, собранных ещё прадедом Алкмеона счастливчиком Биантом и о диком зеркале, без которого диковинки так и оставались бы абсолютно непригодной вещью...
В ожидании абсолюта неожиданно набредаешь на веселые соответствия. Не хотите ли ещё рюмочку и порцию заливного?
У моего хорошего знакомого есть рассказ "Ловитва", родившийся на пари с соседом по палате № 6. Паритет взаимоуважений был соблюден и вознагражден японским спинингом (не путать с браунингом).
Под вечер заглянул Федор, снова начавший обрастать щетиной, и опасливо сообщил, что Виктор Владимирович приказал долго жить, в подтверждение показал рисунок Петра Митурича. Глаза предземшара были закрыты, они следили за последним стеклянным салютом: "Аве, Цезарь". Все-таки он не выдержал, не дождался Алкмеона и бежал первым.
XII
Наутро не было ни Федора (и он бежал, переодевшись в халат уборщицы, тети Поли, в горячо любимый Баден-Баден, чтобы по-шкиперски ухватиться за скользкий руль долгожданной рулетки), ни других известных Алкмеону служителей Фемиды.
Лекарь-коновал Гордин беспрепятственно вернулся в медсанчасть № 6, где начинал медбратом свою незадавшуюся карьеру, пристроился, горемыка, фельдшером "Скорой помощи". Уборщица тетя Поля, утратив по милости бежавшего Федора свой единственный халат, была единогласно провозглашена в тот де день "девушкой месяца" и удостоена фотосюиты в отечественном "Плейбое", после чего была приглашена на гастроли в Японию, где стала ведущей (и единственной, ибо остальные роли по-прежнему исполняли мужчины) актрисой театра Но.
Директор тюрьмы, гражданин Косолапов, чтобы обрести статус юридической неприкосновенности, немедленно зарегистрировался кандидатом в президенты Калидонии, а бывший президент оной попросил политического убежища в Фивах, выправил себе греческий паспорт и с легким сердцем стал дописывать при помощи бывшего же пресс-секретаря Рюмашкина мемуары, где объявил себя ни много ни мало как выжившим Офельтом, заявив, что под именем Архемора погребен его однояйцовый брат-близнец, о наличии которого ничего не подозревала даже простодушная Евридика.
Ничего не зная о столь грандиозных переменах в Калидонии, невыспавшийся Алкмеон сидел в своей камере целый день в ожидании Абсолюта. Абсолютом и не пахло.
Стеклянный паук тоже исчез в неизвестном направлении, только обрывок стеклянной нити хрустально сверкал на столе.
Наконец, проголодавшийся и обезвоженный узник подошел к запертой двери, какое-то время безрезультатно колотил в неё кулаком, пока не пришел в непередаваемую ярость. Он вспомнил пример, поданный незабвенным Виктором Владимировичем, схватил за одну из ножек пресловутый стол и начал крушить ближайшую стену темного бутылочного окраса.
Сначала стена не поддавалась, потом на ней появилось словно на подтаявшем льду сеть мелких морщин, наконец, раздался громоподобный раскат и стеклянная (как оказалось) стена разлетелась вдребезги. Освободившемуся чудесным образом герою ничего не оставалось делать, как, отбросив в сторону ставший ненужным стол, твердой походкой направиться в ту сторону, где, судя по нестройным пьяным голосам, находились существа ему подобные.
Ну, а мне, косноязычному, на этот раз пришлось остаться без очередной рюмочки и порции заливного. Литературная халява кончилась. Разве что на Рождество попытаться на перекладных зайцем съездить в Рождественно или вырыть голыми руками подземный переход в Выру. Впрочем, можно попытаться самостоятельно уже написать повесть "Очищение Алкмеона", наметки сюжета имеются. Что ж, поживем, увидим, подергаемся ещё на золотом крючке у Аполлона. В ожидании Абсолюта.
23-24 мая 1998
МРАМОРНЫЕ СНЫ, ИЛИ ОЧИЩЕНИЕ АЛКМЕОНА
Какова бы ни была его тайна, я тоже узнал одну, именно: что душа - это лишь форма быта, а не устойчивое состояние, что любая душа может стать твоей, если ты уловишь её извивы и последуешь им. И может быть, потусторонность и состоит в способности сознательно жить в любой облюбованной тобою душе - в любом количестве душ, - и ни одна из них не сознает своего переменчивого бремени.
Владимир Набоков
Миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится интеллектуальный импульс, породивший этот миф.
Клод Леви-Строс
I
Третий год я не принадлежу себе, третий год стал рабом Аполлона, его добровольным писарем, живой самопиской. Конечно, приходится зарабатывать на жизнь побочными занятиями: служить в газете, в издательстве, преподавать в школе, заниматься мелким бизнесом, а что поделаешь - за чистое вдохновение не платят, но вся эта жизнь мнимая, обывательская служит лишь подножьем настоящей жизни духа, которая начинается поздним вечером, когда, выполнив ещё и семейные обязанности, остаешься наедине с собой, наедине со своими любимыми героями, один из которых, Владимир Михайлович Гордин, просто мой единокровный брат, правда, годом старше и удачливее, хотя бы тем, что не испытал литературной травли и особенно наскоков мерзкого циклопа Полифема (слава Зевсу, хитроумный Одиссей наконец-то расправился с ним, и сейчас его душонка на пути в Тартар или в тартарары).
От долгого сидения за столом на кухне и изрядного принятия горячительных напитков у меня в последнее время случаются зрительные и слуховые галлюцинации и даже провалы в памяти: я действую и говорю с домашними и по телефону со знакомыми вроде бы осмысленно, но совершенно "не в струю", бунтует мое подсознание, уставшее от перегрузки, и на поверхность натуры порой выползает античное чудовище, наделенное множеством пороков, спасающееся от эриний. Когда-то, лет 20 тому назад, я отшутился: "Принимаю эринит, тем спасаюсь от эриний". Эринит давно не помогает. Мраморные сны все чаще, все продолжительнее; словно мраморные мухи они надоедливо висят надо мной сюрреалистическим облаком, переходящим в шкуру пятнистого белого дога.
Очнувшись, я пытаюсь доискаться истины, найти первопричину. На днях жена, устав от моих стенаний, сжалилась и отвела меня к буфетчице соседней школы, пророчице Манто, которая и поведала мне, что первопричина моего недуга - немилость богов, незаконнорожденность, грех явно не мой, но от этого не менее тяжкий. Рок гложет мою душу по наследству и чтобы получить желанное искупление надо заплатить настоящую цену, о которой позже. Главное же - я узнал свое подлинное происхождение: матерью моей была речная нимфа Каллироя, а отцом - безумный Алкмеон.
Стало наконец понятно, почему меня мучают мраморные сны, почему меня тянет в античный дворик Пушкинского музея, где улиточьи глаза слепков дружески подмигивают мне и вызывают на откровенность. Я никогда не видел своего настоящего отца и даже до 25 лет не подозревал об его существовании, пока мне (самому только-только ставшему отцом) не позвонила юная незнакомка с настойчивой просьбой встретиться с её матерью. Ожидая любой провокации, я отправился в сквер имени Старых Партизан, что находился почти в центре далекого города П., и от тяжелогрудой массивной женщины в темно-синем плотном плаще (несмотря на теплую солнечную погоду) узнал истину своего рождения.
Потом отец пытался наладить со мной переписку, звонил мне по телефону в столицу, куда я перебрался, сменив профессию врача на эфемерное призвание литератора. Из затеи отца ничего не вышло - я не простил его. И вот сейчас расплачиваюсь, снова и снова пытаюсь вспомнить прошлое и понять: какая-такая речная нимфа? Я действительно родился в конце ужасной войны на берегу великой северной реки К., повзрослев, прочитал кое-что о нимфетках, но чтобы самому быть сыном нимфы? Не чересчур ли сие открытие для впечатлительного пасынка Ха-Ха века?
