Исповедь царя Бориса - Сергей Калабухин
— Старость — не радость, — вздохнул Гоголев. — Когда рухнул Советский Союз, закончилась и моя красивая жизнь. Помнишь, как народ побежал с завода? Многомесячные задержки зарплат? Дефолт? Завод стал переходить из рук в руки, и каждый новый хозяин всё больше разграблял его фонды, выжимал сиюминутную прибыль. Непомерные налоги заставили Коломзавод отдать городу парк с детскими аттракционами и фонтаном, потом Дворец культуры тепловозостроителей. Продали подсобное хозяйство, пустив свиней под нож, а затем пришла очередь и турбазы «Чайка».
Так я стал никому не нужен. Из начальства, конечно. Потом начались регулярные сокращения штатов, и моё бюро закрыли в первую очередь. Новый Генеральный директор к тому времени везде расставил своих людей, так что и заводские связи у меня исчезли. Новой должности для меня не нашлось. Ты знаешь, что коломенское телевидение возглавляет бывший начальник отдела кадров Коломзавода?
— Конечно, — кивнул Лидин. — Меня не увольняли, я сам ушёл с завода, чтобы организовать свою фирму по ремонту станков. А Куликов не хотел меня отпускать, чинил всяческие препятствия. Помнится, даже до взаимных оскорблений дело дошло. Мы неожиданно примирились, когда он сам ушёл с завода, чтобы возглавить коломенское телевидение. Как-то при случайной встрече Куликов даже приглашал меня к себе, на работу.
— Вот и меня он пригласил. Я ж по образованию инженер-электроник. Но ему нужны были практики, а не начальники. А какой из меня практик? Я ж привык к свободному графику и отсутствию начальственного окрика. Это вы бежали утром на завод, боясь опоздать на работу, а у меня был свободный пропуск. Приходил, когда хотел, и уходил, когда хотел. Забыл, что такое производственная дисциплина.
Словом, не сработались мы с Куликовым. Пробовал я и другие свои связи подключать — считай, всё городское и партийное начальство на моей турбазе побывало и не раз. Но оказалось, что связи — понятие обоюдное. А когда ты ничем не можешь быть полезен, все связи рвутся. Да и дурная слава впереди меня бежала, уж Куликов постарался.
Последние годы до пенсии я работал простым рабочим в нашей котельной. Слава Богу, она работает на газе, так что ни дрова, ни уголь подбрасывать не пришлось. Сиди себе, следи за приборами. Шумно, правда, и жарко. И здоровье вдруг стало пошаливать. Подробности рассказывать не буду, сам видишь, на кого я теперь стал похож. Доктора меня ещё год назад похоронили, но, как говорится — не дождутся! Однако ни прежних связей, ни денег у меня сейчас нет. Так что, Игорь, вряд ли я теперь чем-либо смогу тебе помочь.
— Можете, — отставил пустую чашку Лидин. — Видите ли, Николай Васильевич…
— Ой, давай только без этой официальщины, и на ты! — вскочил с табурета Гоголев, вновь ставя чайник на огонь. — Перед тобой простой пенсионер, старый, можно сказать, знакомый. На брудершафт мы, конечно, не пили, но и церемонии тут разводить не к чему. Согласен?
— Хорошо, — кивнул Лидин. — Николай, меня, собственно, интересует другая сторона твоей жизни. Я сам практически с детства пишу научно-фантастические рассказы. И вот недавно узнал, что и ты, оказывается, писатель. Это правда?
— Кто тебе это сказал? — нахмурился Гоголев. — Мыльников? Главный редактор «Коломенского текста»?
— Причём здесь Мыльников? — опешил Лидин. — Разве вы знакомы?
— Ещё бы! — Зло ощерился Гоголев. — Когда я был начальником турбазы, он попросил меня помочь ему устроиться в редакцию одного из коломенских еженедельников. Потом я помог ему найти спонсоров для первого номера «Коломенского текста». По дурости лично знакомил Мыльникова с ними, так как одновременно со спонсорской помощью в издании альманаха, Эдгар старался заключить и договор на публикацию рекламы в его еженедельнике. Ну, я и таскал его с собой, чтобы не ходить по одним и тем же людям дважды. И стал ему не нужен.
Но в первых трёх альманахах Мыльников всё же напечатал мои рассказы, под псевдонимом, конечно. Сам, наверно, догадываешься, как меня за глаза называют те, кто знает о моём увлечении литературой. Вот ведь наградили родители имечком! Но с другой стороны, оно и обязывает, так сказать, соответствовать. Приходится буквально вылизывать свои тексты. Так кто же тебе рассказал обо мне?
— Не сердись, Николай, — выключив закипевший чайник, ответил Лидин. — Если ты не захочешь, разговора не будет. Просто меня попросили взять у тебя интервью как у писателя. Да мне и самому интересно, что и как ты пишешь!
— Кто? — продолжил настаивать Гоголев.
— «Коломенская правда».
— Ах, эти! — Внезапно успокоился Николай. — Зинка Ляпина, что ль, всё никак не успокоится?
— Ты и её знаешь? — Почему-то неприятно удивился Лидин.
— Ты спроси, кого я не знаю? — Махнул рукой Гоголев. — Ну что? Ещё чаю, или пойдём в мой рабочий кабинет?
— В меня больше не влезет, — признался Лидин.
В маленькой комнате квартиры была, по-видимому, спальня, а кабинетом Гоголев называл часть большой комнаты, отгороженную книжным стеллажом. Здесь у окна стоял старенький двухтумбовый письменный стол и удобное новенькое офисное вращающееся кресло на колёсиках. Из правой тумбы были вынуты все ящики, и на их месте сверкал светодиодами системный блок компьютера. На столе мерцал абстрактной заставкой плоский монитор, некогда белая клавиатура посерела, некоторые буквы наполовину стёрлись. Дверь слева от стола вела на захламлённую лоджию.
— Вот здесь я работаю по утрам, — вздохнул Гоголев. — Как видишь, нам тут будет тесновато, так что давай перейдём в зал.
Они обошли книжный стеллаж и устроились на двух низких потёртых креслах, между которыми втиснулся журнальный столик. У стены напротив оказались тумба с новеньким жидкокристаллическим телевизором и сервант, за стеклом которого виднелись стопки тарелок, несколько сервизов и рюмочных наборов.
— Итак, что же тебя интересует? — спросил Лидина Гоголев, поглаживая вспрыгнувшую ему на колени старую трёхцветную кошку. — Только учти, я пока согласен на беседу, а не на публикацию интервью.
Игорь вытащил плейер, включил его на запись и положил микрофоном вверх на журнальный столик.
— Когда и как всё началось? Что подвигло тебя к написанию прозы?
— Вообще-то я начал со стихов, — откинул голову на спинку кресла Гоголев и прикрыл глаза, словно белый потолок слепил его. — Это было в Угличе. Я там родился и жил до поступления в московский институт. В Коломну-то меня прислали по распределению, но я так здесь и остался.
Словом, было это наверно в классе пятом. Я влюбился в одну девочку с нашего двора. Назовём её, скажем, Света. Она была на год младше меня, а потому мы учились в одной школе, но в разную смену, и виделись только по вечерам и выходным. И вот у нас завязался роман в письмах. В компании ребят и
