Избранный - Бернис Рубенс
Норман повернулся на другой бок. Он понимал, что заснуть уже не удастся. Он слышал, как соседи мечутся на кроватях. В дальнем конце палаты кто-то всхлипывал. Норман разозлился: неужели так трудно спрятать беспомощность, которую каждый из них пытается подавить в бессонной своей постели? Он снова повернулся, не открывая глаз, потому что знал: они здесь, а ему и без них хватает заботы. А с ними он разберется утром. Он лично от них избавится, если уж кроме него некому. Сейчас ему больше всего хотелось заснуть. Он услышал шаги в проходе. Должно быть, вернулся Макферсон; Норман подумал, что руки у санитара, наверное, в крови. Он сел на кровати и окликнул Макферсона. Тот подошел, подоткнул Норману одеяло. Макферсон был бледен. Подобные приступы случались с наскучившей регулярностью, особенно в Нормановой палате, но Макферсон каждый раз переживал как впервые.
— Ложитесь спать, Норман, — сказал он.
— Я не могу заснуть. Дайте снотворное.
— Сейчас принесу, — прошептал Макферсон.
Не успел он отойти от Нормана, как другие пациенты сели и тоже обратились к нему с просьбой о забытьи. И не ложились, пока он не вернулся. Макферсон обошел кровати, оделил пациентов снотворным и с деланой суровостью попросил всех ложиться спать. Не хватало еще, чтобы его сочли слабаком.
— Как там Билли, всё хорошо? — спросил Норман, когда Макферсон подошел к его кровати.
— Всё будет хорошо, — заверил Макферсон. — Он скоро вернется. Ему же нужно доделать абажур, иначе его мать устроит нам выволочку. — Он подмигнул Норману. — Спите, — сказал он. — Утро вечера мудренее.
И ушел. Норман зажмурился. Он знал, что они тут, и более того — утром тоже никуда не денутся. Не во всём утро вечера мудренее. Они будут здесь, а Билли — нет. Норман был бы рад не проснуться вовсе. Но чтобы не проснуться, надо сперва заснуть. Он сунул руку под подушку и тут же отдернул: ведь там тоже они. Его одолела дремота, и он отдался ей с благодарностью труса. Вскоре в палате всё стихло, и лишь Министр перевернулся и застонал, точно ему снились кошмары.
13
Назавтра Министр просыпался лишь поесть, и Норман запаниковал. Он прикончил запас, и теперь эти твари ползали по стенам и по его телу. Норман подождал до завтрака. День был погожий, и почти все пациенты, за исключением тех, кто спал беспробудно с самого Норманова приезда, высыпали во двор, сидели на лужайках, читали, писали письма, играли в шахматы или просто умоляли день поглотить их без остатка. В палате было тихо, в коридоре сидел дежурный медбрат. Норман подошел к кровати и возмущенно уставился на безмятежно спящего Министра.
— Министр, — прошептал он и легонько толкнул его. Нужно проверить, трудно ли его разбудить.
Министр не шелохнулся и всё так же мерно похрапывал. Норман шлепнул его по заду, но и это не возымело действия. Интересно, что будет, подумал Норман, если всыпать ему хорошенько, чтобы проснулся, но сейчас последствия его не заботили. Паника сменилась ненавистью. Он со всей силы набросился на свернувшегося под одеялом Министра.
— Просыпайся, ублюдок, — шипел он. — Просыпайся, или я тебя убью.
Министр повернулся и возмущенно приоткрыл глаз.
— Что-что? — простонал он.
Норман услышал за спиной шаги медбрата.
— Ничего, — сказал он. — Я споткнулся. Прошу прощения.
Он юркнул к себе на кровать и лег. Он не знал, что делать. Ему и раньше доводилось обходиться без таблеток, и он помнил, каким мучением обернулась для него ломка. Хочешь — лежи, хочешь — ходи по палате: боль всё равно одолеет беспомощный организм, и как он объяснит ее причину медбратьям? А если они не поверят, что ему больно? Он открыл глаза. Лежать с закрытыми было невыносимо: голова кружилась, тошнило. Но с открытыми глазами он видел их, и отвернуться от них было некуда. Потому что они кишели всюду. И на его теле тоже. Он не решался стряхнуть их с какого-то одного места, потому что тогда они переползут в другое и перепачкают всё его тело своей грязью.
— Всё из-за чертового белья, — сказал он вслух, сел на кровати и оглянулся на Министра. Пытаться еще раз не было толку. Рядом с его койкой расхаживал медбрат. Норман задрожал.
— Господи, — крикнул он, — начинается, начинается. — И он бросился в дальний конец палаты, словно пытался убежать от боли. Раскрыл шкафчик с чистящими средствами, схватил большущую пачку стирального порошка. Объятый страхом, направился к стене, посыпал плинтус порошком.
— Что это вы тут делаете? — спросил подошедший медбрат.
Норман не ответил и, лишь израсходовав почти всю пачку, обернулся и оглядел синюю дорожку.
— Пусть эти сволочи сдохнут, — сказал он.
Медбрат схватил его за плечо:
— Норман, что вы творите?
— Неужели, черт вас побери, нельзя держать палату в чистоте? — Норман подбежал к своей кровати и принялся с проворством и силой, изумившими его самого, сдирать с нее постельное белье. Подушки он бросил в ближайший умывальник и включил воду.
— Тоните, сволочи, тоните, — пробормотал он, направился за другими подушками, но медбрат его перехватил.
Все завершилось в два счета. Пришел второй медбрат, воткнул Норману в руку иглу. Потом его отнесли на кровать. Дали ему новые подушки, укутали одеялом, как маленького. Подмели с пола порошок, убрали намокшее белье. Когда со двора вернулись остальные пациенты, ничто не напоминало о выходке Нормана, а он сам вместе с Министром пребывал в бесцветном безболезненном лимбе.
На снотворных Нормана продержали две недели, пока не вышла вся отрава. Его будили, чтобы покормить, и он сонно жевал, понятия не имея, что именно ест. Время от времени перед ним мелькало растерянное лицо отца, к нему прикасалась Белла. Доносились чьи-то голоса, но не хотелось и думать, что они обращаются к нему. Где ты их взял? Кто дал, кто дал, скажи, скажи, кто дал? Это, кажется, говорил отец. Норман всё спал и спал. Ближе к концу ему уменьшили дозировку, он очнулся, сел в кровати и заметил, что Министр исчез.
Его подняли, провели по палате, вывели в сад. Он
