Михаил Волконский - Ищите и найдете
— Надо обойтись, значит, без эликсира.
— Да, но как?
— Сейчас вы увидите. Вы знаете, что человек может воспринимать электричество, как самый обыкновенный аппарат, потому что сам он представляет собой один из совершеннейших аппаратов в этом смысле. Из одного аппарата в другой могут быть переданы, значит, лучи электричества, и человек может передать их другому человеку.
— В этом я не сомневаюсь…
— Ну, тогда я вам послужу передатчиком.
— Но… — начал было Трофимов.
— Вы сомневаетесь, достаточно ли я сам буду силен?
— Скажу откровенно, отчасти я сомневаюсь и в этом, но, главное, на самих вас может нехорошо подействовать этот опыт.
— Не беспокойтесь… Сидите смирно!
Крохин подошел к Трофимову, одну руку положил ему на грудь, другую на голову и замер на время в таком положении.
Трофимов сейчас же почувствовал тот особый, неизвестный обыкновенным людям ток, различать который и владеть которым научился, будучи посвящен в сокровенные знания природы, а следовательно, и человека, потому что человек есть вся природа в уменьшенном, концентрированном, так сказать, виде.
Мало того, Степан Гаврилович поразился силой этого тока. Он никак не мог ожидать, что такой человек, как Крохин, обладает этою силой.
— Да вы действительно сильнее меня, я чувствую это! — удивился Трофимов.
— Тише, погодите! — остановил его Крохин, проводя теперь руками у его висков.
Вскоре Трофимов ощутил такую бодрость в себе, что как будто никогда и не было у него усталости.
— Ну, что? — спросил Крохин.
— Отлично. Теперь я не боюсь не только одного Иосифа Пшебецкого, но десятерых таких, как он…
— В добрый час, — сказал Крохин, — это тем более кстати, что вот, кажется, идут уже за вами.
В самом деле, в это время входил лакей, который доложил, что прислан человек за Трофимовым: он-де нужен больному для немедленной помощи.
Больной, просивший этой помощи, был Иосиф Антонович Пшебецкий.
— Хорошо, — сказал Трофимов, — велите передать, что я сейчас приеду…
— За вами прислана карета, — возразил лакей, — просят ехать немедленно…
Трофимов взглянул на Крохина. Тот смотрел на Степана Трофимовича, как бы ожидая, что он скажет.
— Я поеду в его карете! — решил Трофимов. — А вы останьтесь здесь до моего возвращения, чтобы, если понадобится, дать помощь нашему больному молодому человеку.
— Будьте уверены, что все будет сделано, — успокоил его Крохин. — Поезжайте и будьте осторожны…
Трофимов быстро собрался и уехал.
Часа через два, уже за полночь, он вернулся.
— Ну, что? — спросил его Крохин.
— Все хорошо! — ответил Трофимов. — Брат Иосиф в моих руках теперь.
— Уверены ли вы в этом?
— Вполне. Настолько уверен, что сейчас же сяду писать об этом в Германию подробный отчет…
LXVIII
На другой день рано утром к Груберу входил Иосиф Антонович Пшебецкий, торжествующий, и на вопрос патера ответил теми же самыми словами, как и Трофимов на вопрос Крохина:
— Все хорошо!
— Неужели? — недоверчиво переспросил Грубер. — А я боюсь, не сделали ли вы промаха с этим художником? Он не появлялся… А если он в руках этих людей, то вы знаете, что и они владеют знанием тайн природы, а также и тою силою, которою пользуетесь вы сами. Смотрите, как бы они не перехитрили нас…
— Это невозможно! — с самодовольною улыбкою убедительно произнес Пшебецкий. — Пусть они владеют силой, но я сильнее…
Брат Иосиф понял, что Грубер говорит о перфектибилистах, которых иезуиты прозвали иллюминатами.
— Итак, значит, мы снова и здесь, — проговорил Грубер, — столкнулись с этими людьми?
— Иллюминатами?
— Да. Опять они на нашей дороге!
— Но на этот раз против нас выступают слишком слабые силы с их стороны. Я вам говорю, что могу, не хвастая, сказать, что я сильнее их…
— Так рассказывайте по порядку.
— Хорошо, я расскажу по порядку. Прежде всего я вчера отправился прямо от вас к Авакумову, чтобы узнать, что там произошло, потому что непоявление художника все-таки беспокоило меня…
— И меня тоже, да и беспокоит посейчас, — вставил Грубер.
— Все отлично, я вам говорю, — продолжал Иосиф Антонович, — беспокоиться нечего. Радоваться нужно… Итак, я отправился к Авакумову и нашел его мертвым.
— Как, мертвым?
— Да, на столе. Он скончался вчера днем от болезни, которою страдал в последние дни…
— Что же это за болезнь?
— Заражение крови…
— И что же, теперь местопребывание молодой девушки осталось неизвестным?
— Не торопитесь. Все известно и все хорошо. Несомненно, однако, что живший при Авакумове Крохин принадлежит к иллюминатам…
— Ну, вот видите, а вы говорите, что все хорошо…
— Я и еще скажу вам. Несомненно также, что молодая девушка, дочь приближенного французского короля, в настоящее время в руках иллюминатов…
— Я и в этом не вижу ничего хорошего…
— Совершенно верно, и оно было бы очень нехорошо, если бы нам не было известно, где она находится…
— Да мне и неизвестно!
— Но мне-то известно и я сейчас расскажу вам… Дело в том, что находившийся при Авакумове Крохин не поддался силе гипноза, он противостоял ей…
— Может быть, он загипнотизировал вас самих?
В тоне Грубера слышалась уже почти насмешка.
— Нет! — воскликнул Пшебецкий. — Заверяю вас честью, что не родился еще человек, который был бы в состоянии привести меня в гипноз. Крохин не поддался мне — правда, и из этого я заключил, что он должен принадлежать к иллюминатам, которым, к несчастью, открыты знания гипноза, а иначе он поддался бы мне. Убедившись, что это за человек, я, разумеется, заинтересовался другим, то есть этим Трофимовым, который в качестве доктора лечил умершего старика Авакумова…
— Ну, и что ж этот Трофимов?
— Вероятно, тоже иллюминат. Лакей Станислав, преданный нам католик, ничего не помнил: как будто я ему и не поручал никогда художника Варгина — ясно было, что ему приказали это в гипнозе.
— Кто же? Чьих это рук дело? — нетерпеливо спросил Грубер.
— Трофимова.
— Странная фамилия! Она слишком проста, чтобы быть настоящей. Я уверен, что под ней скрывается кто-нибудь…
— Из ранее известных нам?..
— Может быть.
— Это мы выясним.
— Может быть, под именем Трофимова скрывается сам Альбус: он несколько раз уже приезжал в Россию.
— В таком случае тем лучше. Если это Альбус, то сам Альбус, значит, в наших руках, — самодовольно улыбаясь, сказал Пшебецкий.
Альбус было мистическое, известное иезуитам имя одного из самых опасных врагов их — иллюминатов.
— Amen![2] — сказал Грубер. — Пусть вашими устами говорит правда! Хотя я, как хотите, не поверю, что сам Альбус в руках у нас, до тех пор пока не буду иметь к тому самые правдоподобные доказательства…
— В этом я и не уверяю вас! — сейчас же поспешил возразить Иосиф Антонович. — Я вам могу поручиться только за того, который носит имя Трофимова, а Альбус он или нет — этого я не знаю…
LXIX
В дверях раздался стук.
Грубер, остановив рукой Пшебецкого, чтобы тот перестал говорить, сказал:
— Войдите!
Вошел молодой иезуит, в сутане; он внес записку на серебряном подносе и подал ее Груберу.
— Ответа не ждут! — проговорил он, поклонился и, отпущенный кивком головы Грубера, вышел.
Грубер прочел записку и протянул ее Пшебецкому. Там было написано по-латыни: "Известное лицо просит аудиенции, и ему будет отказано".
— Это относится к графу Рене! — пояснил Грубер. — Так как он явился в Петербург частным образом, то и не имеет основания представляться, а потому ему и будет отказано в аудиенции.
Иосиф Антонович поклоном показал, что все это очень хорошо.
— Но вернемся к вашему рассказу, — проговорил Грубер.
Пшебецкий опять поклонился.
— Вернувшись домой от Авакумова, — начал он опять, — я сейчас же велел заложить карету и послал за доктором Трофимовым под предлогом, что якобы нуждаюсь в медицинской помощи.
— Это называется действовать быстро! Я это люблю! — одобрил Грубер.
— У меня был, — подхватил Пшебецкий, — отличный предлог, чтобы пригласить этого господина к себе, несмотря на поздний час: он называет себя доктором, а доктора можно звать к себе в какое угодно время, даже и незнакомого.
— Ну, и что же, он приехал к вам?
— Представьте себе, приехал… и попался в ловушку!
— Каким образом?
— Я его велел провести в свою приемную комнату и велел сказать, что сейчас выйду к нему и прошу его подождать немного. Лампа на столе и кресло у стола были у меня заранее так поставлены, что можно было сесть не иначе, как спиною к двери; и он сел. Этого мне было достаточно… Я стоял за дверью и следил за ним через слегка раздвинутую гардину. Трофимов, разумеется, не мог подозревать это. Когда он сел, я потихоньку сделал шаг вперед и протянул к нему руки, потом стал приближаться к нему. Трофимов был захвачен мною врасплох, и, когда я к нему подошел, он спал в несомненном состоянии гипноза. Я торжествовал. Для нас это важно, потому что теперь один из иллюминатов поддался наконец моему гипнозу и уже стал в моих руках послушным орудием. Загипнотизировать трудно в первый раз, но впоследствии не требуется никаких усилий, и человек, однажды загипнотизированный, уже не может противиться силе. Таким образом, этот Трофимов, когда бы я ни пожелал, впадет в новый транс и будет послушен мне.
