Михаил Волконский - Ищите и найдете
— Как не подчинишься? Как не выйдет? — запальчиво почти крикнул Пшебецкий, с силой тряхнул руками и всем существом своим сказал повелительно: — Спи!
В ответ раздался сдержанный, насмешливый хохот, словно эхо, прозвучавший в устах Крохина.
— Я вам говорю, напрасно! — повторил он. — Пойдите лучше попробуйте на ком другом свою силу, а для меня она не страшна!
Пшебецкий почувствовал себя смущенным.
В первый раз ему приходилось встретиться с человеком, который давал ему такой бесспорный отпор.
Простой, обыкновенный человек не мог дать ему этого отпора, и для него стало ясно, что Крохин, по-видимому, совсем не такой ничтожный приживальщик в доме Авакумова, каким он казался до сих пор.
"Очевидно, это перфектибилист!" — сообразил Пшебецкий и решил немедленно же сыграть на отступление.
— Я сам не знаю, что говорю! — стал извиняться он. — Меня так взволновала эта смерть и потом испугало ваше появление, что я сам хочу успокоить себя, а говорю вам «спи»! Это бывает, почтеннейший господин Крохин, не правда ли, а?
— Бывает! — согласился Крохин.
— А когда будет завтра панихида? — спросил Иосиф Антонович.
— В час дня.
— Так, хорошо, я завтра приеду на панихиду, а пока до свиданья!
И, повертевшись, Пшебецкий направился к лестнице, прося не провожать его и уверяя, что он уйдет один.
Крохин поклонился ему в знак согласия.
На лестнице Иосиф Антонович встретил Станислава и спросил у него:
— Что случилось?
— Барин умер! — ответил Станислав.
— Я не про то спрашиваю! Что случилось с тем человеком, которого я поручил тебе?
Станислав вытаращил удивленные глаза на Пшебецкого.
— С каким человеком?
— Ты разве не помнишь? Сегодня.
— Ничего не помню.
— Так! — протянул Иосиф Антонович.
Больше он Станислава не спрашивал: брат Иосиф сразу понял, в чем дело, и теперь уже не сомневался, что тут вмешались недруги иезуитского ордена.
Пшебецкий надел шляпу и вышел, а на верхней площадке на лестнице стоял Крохин, который слышал его короткий разговор со Станиславом, и, улыбаясь, поглядел брату Иосифу вслед.
LXVI
В течение дня несколько раз призывала сиделка Трофимова к больному, лишь только тот начинал холодеть. Степан Гаврилович возобновлял свои пасы, и больному становилось лучше.
Наступил вечер. Трофимов не отпустил Варгина и оставил его, уговорив ночевать у себя.
Вечером, после значительного промежутка времени, сиделка опять потребовала Трофимова, потому что больному снова сделалось худо.
Степан Гаврилович пошел, но едва держался на ногах от усталости; он был заметно бледен, и эта усталость лишила его уверенности в своих силах. Подходя к постели больного, он уже чувствовал эту неуверенность, но преодолел ее и, собрав всю, что оставалась у него, энергию, вытянул руки и стал двигать ими.
Сиделка, привыкшая уже к тому, что сейчас больной начнет согреваться, держала его за пульс, чтобы дать знать Трофимову кивком головы, когда появится действие магнетизма.
Трофимов добросовестно водил руками, сиделка, однако, была неподвижна.
Степан Гаврилович так и ожидал этого. Он ослабел и с ужасом должен был признать, что слабость его может быть губительна для больного.
— Неужели ничего? — шепотом спросил он у сиделки.
Та покачала головой и прошептала:
— Ничего… холодеет по-прежнему…
Трофимов сделал последнее усилие, напряг все свое существо, но это не помогло.
Делать было нечего. Степан Гаврилович подошел к больному, взял его руку и не мог различить пульса. Он приложил ухо к груди молодого человека, и ему показалось, что сердце не бьется. Больной — бледный, холодный — лежал недвижимый, как мертвец.
Трофимов опустил голову.
— Ослабел! — прошептал он. — Слишком многое взял на себя! Кажется, все кончено! — обратился он к сиделке, и в его голосе послышалась такая скорбь, такая тоска, что сиделка с искренним сожалением поглядела на Трофимова.
— Вы передохните немного! — посоветовала она. — Может быть, силы вернутся к вам.
Трофимов отрицательно покачал головой.
— Нельзя ли послать за другим доктором? — предложила сиделка.
Трофимов улыбнулся.
— В Петербурге нет доктора… мало того, я думаю, нет человека, — проговорил он, — который заменил бы меня в данном случае. Смерть этого больного на моей душе, и некому помочь, разве если совершится чудо и будет оказана помощь свыше, потому что человеку не дано воскрешать мертвых.
— Так он мертв, по-вашему?
— Кажется мне! Я боюсь этого!
— Чего вы боитесь? — раздался в это время голос в дверях, и фигура Крохина показалась на пороге.
Трофимов кивнул ему и показал глазами на больного.
— У меня не хватило сил поддержать его! — проговорил он. — И молодой человек умирает, если уже не умер!
Скромный, почтительный и, скорее, робкий Крохин вдруг, к удивлению Трофимова, преобразился весь: стан его выпрямился, и он быстро шагнул к постели, положил руку на сердце больного, выждал немного, затем поспешно обнажил ему левый бок и стал проводить над ним рукой.
Крохин одними глазами показал Трофимову на руку больного, и тот понял, что должен взять ее, чтобы следить за пульсом.
Взяв руку больного, Степан Гаврилович с радостным изумлением сейчас же заметил, что слышит, как бьется пульс.
Трофимов и не подозревал до сих пор, что Крохин обладает силой в той степени, в какой она нужна была тут. Но результаты были налицо, пульс поднимался и рука согревалась.
Крохин дотронулся до лба больного и спросил его по-французски:
— Ты будешь жить?
— Да! — ответил больной.
— Что для этого нужно сделать?
— Дать мне вина…
— Скорее вина! — сказал Крохин.
— Оно готово, здесь! — ответил Трофимов, а сиделка в это время налила уже в рюмку вина и подала ее Крохину.
Тот осторожно по капле стал вливать вино между стиснутых зубов больного и, влив ему полрюмки, отдал рюмку назад сиделке, проговорив:
— Довольно!
Прошло минут десять, показавшихся всем присутствующим целою вечностью. Они стояли, затаив дыхание, и следили, какое действие произведет вино на больного.
Степан Гаврилович видел, как бледные веки сначала начали дрожать, потом открылись, чуть приподнявшись, опустились снова, но этого было достаточно.
Затем на щеках больного явился как бы признак румянца, легкий, чуть заметный розовый налет, и грудь его стала подыматься, сначала редко, потом все чаще и чаще.
— Слава Богу, он спасен! — вырвалось у Трофимова. — Я не подозревал, — обратился он к Крохину, — что могу в вас найти помощника, иначе я давно обратился бы к вам.
Тот только наклонил голову.
— Больше уж нечего опасаться, — сказал Крохин. — Мы можем оставить этого молодого человека, теперь он нуждается лишь в покое, а вам самим, Степан Гаврилович, необходимо восстановить свои силы, они вам понадобятся!
— О, обо мне не беспокойтесь! — возразил Трофимов. — Сон подкрепит меня, и к завтрашнему утру я буду как ни в чем не бывало.
— К завтрашнему утру, может быть!.. Но вам еще сегодня, вероятно, придется вынести борьбу, для которой нужно быть готовым.
— Неужели еще сегодня? — спросил Трофимов.
— По всей вероятности. Пойдемте!
И они вышли из комнаты, где лежал больной.
LXVII
Варгин сидел в библиотеке и читал трактат о теории Месмера и о лечении по его способу.
Трофимов с Крохиным остановились в гостиной.
— Что же мне еще предстоит сегодня? — спросил Трофимов, опускаясь в кресло.
— Дело в том, — стал объяснять Крохин, — что теперь среди иезуитов в Петербурге один из самых сильных тайных сочленов этого ордена!
— Иосиф Пшебецкий? — сказал Трофимов. — Я знаю это!
— Но и он, кажется, знает и, во всяком случае, подозревает, что именно мы стоим здесь поперек дороги отцов-иезуитов. Сейчас он был у нас, видел мертвого Авакумова…
— Он умер?
— Да. Пшебецкий приезжал, спросил, кто лечил старика, и спросил ваш адрес. Он, вероятно, сегодня же вечером либо приедет сам к вам, либо пришлет за вами, как за доктором.
— Я его могу не принять, если он приедет, и не поехать к нему, если он пришлет за мной.
— Это будет похоже на то, что вы скрываетесь, как будто боитесь его, а этого не должно быть.
— Ваша правда! — согласился Трофимов. — Лучше мне увидеться с ним сегодня же, если он будет искать этого.
— В таком случае вам надо приготовиться; необходимо, чтобы в случае чего вы оказались сильнее его и чтобы он не мог никаким внушением оказать на вас влияние.
— Но для этого мне нужен отдых; я сегодня днем принял уже последние две капли эликсира, которые поддержали меня, новый прием будет для меня губителен.
— Надо обойтись, значит, без эликсира.
