Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
«Лос-Анджелес, — думал я, — там всю зиму — лето, и все официантки — будущие звездочки, и для названий улиц давно не хватило президентов и пород деревьев».
Вот это я понимаю — начать с чистого листа!
Но Эммет был прав насчет вещевого мешка. Начать все с начала — это не просто завести новый адрес в новом городе. Не значит устроиться на новую работу, завести новый номер телефона и даже новую фамилию. Начать все с начала — это значит стереть с доски все, что было написано. То есть расплатиться со всеми долгами и взыскать то, что тебе должны.
Расставшись с фермой и вытерпев побои при публике, Эммет уже свел все счеты. Если поедем на запад вместе, тогда, наверное, пора и мне их свести.
Математика не отняла у меня много времени. Я достаточно провел ночей на койке в Салине, размышляя о непогашенных долгах, так что крупные всплыли немедленно — три общим счетом. По одному я должен расплатиться, а два — взыскать.
Эммет
Эммет и Билли быстро шли в кустарнике под насыпью, шли на запад. Легче было бы идти по полотну, но Эммет счел это рискованным, даже при лунном свете. Он остановился и оглянулся на Билли; тот изо всех сил старался не отставать.
— Хочешь, я понесу твой мешок?
— Все нормально, Эммет.
Эммет зашагал дальше, взглянул на часы Билли и увидел, что без четверти двенадцать. Со станции они вышли в четверть двенадцатого. Дорога оказалась труднее, чем думал Эммет; сейчас должна была появиться сосновая роща — и он вздохнул с облегчением, увидев наконец остроконечный силуэт крон. В рощу они углубились на несколько шагов и стали молча ждать, слушая сов и вдыхая аромат игольника.
Эммет опять посмотрел на часы — без пяти двенадцать.
— Подожди здесь, — сказал он.
Он поднялся на насыпь и увидел вдалеке световую точку — фару локомотива. Он вернулся к брату под деревья, довольный, что не шли по полотну: поезд был, наверное, в миле от них, но пока он дошел до брата, состав товарных вагонов уже тянулся мимо.
То ли от возбуждения, то ли с тревогой Билли взял Эммета за руку.
Когда поезд начал тормозить, мимо них проехали с полсотни вагонов. А когда совсем остановился, до хвоста оставалось десять вагонов, как и объяснял нищий.
Пока что все происходило именно так, как он сказал.
«Какая разница между тонной муки и тонной крекеров?» — спросил Эммета нищий на товарном дворе. И, подмигнув, сам ответил на загадку: «Около ста кубических футов».
Компании, которая возит грузы туда и сюда по одному маршруту, выгодно иметь собственный подвижной состав, — добродушно объяснял он, тогда она не зависит от колебания тарифов. Филиал «Набиско» в Манхэттене каждую неделю получает муку со Среднего Запада и отправляет туда готовый товар. Поэтому им выгодно иметь свой собственный вагонный парк. Единственная сложность — мало есть грузов, таких плотных, как мешок муки, и таких легких, как ящик крекеров. Поэтому, когда вагоны едут на запад, они полны, а когда в Нью-Йорк — будет пять или шесть порожних, и охранять их незачем.
С точки зрения зайца, заметил нищий, то, что порожние прицеплены в хвосте, особенно выгодно: когда локомотив остановится в Льюисе — в начале первого, — тормозной вагон будет еще в миле от станции.
Когда поезд остановился, Эммет взбежал по насыпи и подергал двери ближайших вагонов; третий оказался незапертым. Он поманил Билли, подсадил в вагон, влез сам и со стуком задвинул дверь. Сделалось темно.
Нищий сказал тогда, что можно открыть люк в крыше, для воздуха и света — только обязательно закрыть перед Чикаго; там вряд ли не заметят открытого люка. Но Эммет не догадался открыть люк до того, как задвинет дверь, — или хотя бы запомнить, где он. Он ощупью поискал задвижку, чтобы запомнить, где она, и открыть при надобности, но в это время поезд дернулся, и он, спотыкаясь, попятился к противоположной стене.
В темноте услышал, как передвигается где-то брат.
— Билли, постой на месте, пока ищу люк.
Но вдруг в его сторону лег луч света.
— Хочешь мой фонарь?
Эммет улыбнулся.
— Да, Билли, давай. Или лучше посвети на лестницу в углу.
Эммет взобрался по лесенке и открыл люк, впустив лунный свет и свежий воздух. Вагон целый день пробыл под солнцем и прогрелся градусов до двадцати семи.
Эммет отвел брата в другой конец вагона.
— Давай ляжем здесь, — сказал он. — Не так будем заметны, если кто заглянет в люк.
Билли вынул из вещмешка две рубашки, отдал одну Эммету и объяснил, что если их сложить, будут вместо подушек, как у солдат. Застегнув мешок, Билли лег на сложенную рубашку и тут же крепко заснул.
Эммет, хоть и устал не меньше брата, чувствовал, что не сможет так же быстро заснуть. Он был возбужден после всех сегодняшних событий. Больше всего ему хотелось закурить. Но придется обойтись глотком воды.
Он тихо взял мешок брата, перенес под люк, где было чуть прохладнее, и сел спиной к стенке. Он вынул из мешка фляжку Билли, отвинтил крышку и глотнул. Пить хотелось так, что мог бы выпить всю фляжку, но, возможно, им не удастся добыть воды до Нью-Йорка, поэтому, сделав еще глоток, он убрал фляжку в мешок и застегнул его так же аккуратно, как Билли. Он хотел уже поставить мешок на пол, но тут заметил на нем наружный карман. Оглянувшись на Билли, он расстегнул карман и вынул конверт.
Несколько секунд Эммет сидел с конвертом в руке, словно хотел его взвесить. Еще раз оглянувшись на брата, он размотал красную нить и высыпал открытки матери себе на колени.
В детстве Эммет никогда бы не сказал, что мать несчастлива. Ни другому человеку, ни себе. Но однажды, на каком-то бессловесном уровне, понял, что это так. Не было ни слез, ни жалоб, а понял это он по недоделанным дневным делам. Спустившись на кухню, он видел десяток морковок на доске, пять нарезаны, пять целы. Или, вернувшись из сарая, видел, что половина стирки колышется на веревке, а половина, выжатая, лежит в корзине. Иногда заставал мать на веранде —
