Искусство наследования секретов - Барбара О'Нил
– Ты не справедлива, Оливия! Я же заканчивал картину к выставке, когда все случилось. И ты это знаешь! Я старался как лучше!
– Нет. «Как лучше» было бы, если бы ты находился рядом со мной, – выплеснула я, наконец, затаенную обиду. – Я же чуть не умерла, Грант!
– Я понимаю. Я тебя подвел. Но я был страшно напуган. Я потерялся!
– А каково было мне, как ты думаешь?
– Прости! Я люблю тебя, Оливия. Ты это знаешь, – Грант на пару секунд замолчал, но у меня не нашлось слов, чтобы заполнить возникшую паузу. – Послушай, Оливия! Возможно, дело не в утрате и не в тоске. Но разве ты забыла, что говорили врачи? В таком состоянии не стоит принимать важных решений. Пускай хотя бы год пройдет после смерти родного человека. Возвращайся домой, и мы спокойно все обсудим.
На какой-то леденящий, пугающий миг мне подумалось: а, может Грант прав? Может, у меня такая реакция на все происшедшее?
Но я снова вспомнила одиночество, снедавшее меня в больнице, ощущение брошенности в мамином доме и помотала головой:
– Близость между нами исчезла еще до аварии. Я просто не желала отказываться от жизни, к которой привыкла. Я не хотела этого признавать, но… все кончено.
– Подожди, Оливия? А как же квартира? И все твои вещи?
– Мне все равно. Мне нужны лишь мамины картины и рисунки. А больше в ней нет ничего, без чего я не могла бы обойтись.
– Ты говоришь серьезно?
– Да. Мне жаль…
– Но это сумасшествие, Оливия! Мы были вместе восемь лет! Восемь!
– Я помню. Но лучше разбежаться сейчас, чем после свадьбы.
– Но мы приложили столько усилий, чтобы до нее дошло. И вот теперь, когда появилась надежда на лучшую жизнь… Дом твоей матери… Квартира… Ты же любишь эту жизнь! И ты обязательно пожалеешь, что отказалась от нее, когда переживешь всю эту драму.
– Драму? Моя мама умерла, Грант.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Обстоятельство заставляют тебя сомневаться во всем. Но ты любишь меня, любишь нашу жизнь. И ты это знаешь!
– Любила. Теперь уже нет, – произнесла я редакторским тоном, прямо и четко. – Я расстаюсь с тобой, Грант. И это не обсуждается. Давай вести себя, как взрослые.
– А-а, вот как ты заговорила? Поняла, что скоро получишь денежки за материн дом, и решила от меня отделаться? После всего, что я…
– Я не собираюсь все это выслушивать, – перебила я Гранта. – Мне нужны мамины картины. Ты можешь позвонить в галерею.
– Я оставлю эти картины себе. Они послужат мне компенсацией, раз ты решила не делиться со мной прибылью от продажи дома.
– Грант, пожалуйста! Мы можем обойтись без лишних дрязг? Ни дом, ни картины тебе не принадлежат.
– Ну… Подай тогда на меня в суд.
– В суд? Быстро же ты пошел на эскалацию…
– Это ты слишком быстро пошла на разрыв. Мы прожили вместе шесть лет. И все, что мы за это время заимели, будет считаться совместно нажитым имуществом.
– Это же абсурд, Грант…
– Я больше не желаю разговаривать, – произнес он и отключился.
Потрясенная, я долго пялилась на телефон, потом принялась исступленно нажимать на кнопку повторного вызова. И лишь через минуту, осознав бесперспективность этого занятия, прекратила.
Мое дыхание стало прерывистым, и я встала, чтобы унять разбушевавшийся гнев. Какой урод! Я, конечно, получила бы обратно картины. Никто бы не присвоил ему столь личное имущество. Но меня не на шутку разъярило то, что Гранту вздумалось на него притязать. Мне нужно было позвонить маминому агенту и выяснить законность его гнусных поползновений. «А что, если он попытается продать картины?» – пронеслось у меня в голове. Ярость сменилась легкой паникой.
Но вместе с тем я испытала глубокое облегчение, осознав, что поступала правильно, не рассказывая Гранту об остальном: усадьбе, поместье, своем новом титуле.
И еще я ощутила облегчение от того, что, наконец, освободилась от него. До этого разговора я все-таки не понимала, как злило меня его дезертирство, насколько преданной я себя чувствовала, лежа на больничной койке. Снова ощутив это глубокое, болезненное одиночество, я потерла колено. Что меня удерживало от разрыва с Грантом так долго?
Переполненная эмоциями, негодуя и радуясь одновременно, я натянула свитер, надела на голову кепку и вышла на улицу. Солнце еще висело над холмами достаточно высоко, и в моем распоряжении оставалась пара часов для прогулки при дневном свете. После долгой и темной зимы поворот к лету уже казался очевидным и необратимым. Я двинулась вниз по главной улице.
Пешеходный поток меня удивил. Когда я только начала летать в Англию – в основном, по работе – найти хоть какие-то открытые заведения в воскресенья и после пяти вечера в будние дни было невозможно. А здесь магазины работали немногие, а вот кафе и рестораны – практически все. Я притормаживала около каждого, чтобы прочитать меню и заглянуть внутрь. Поначалу я хотела лишь прогуляться. «Может быть, поужинать заодно?» – заколебалась я. Но «Кориандр» оказался закрытым; столы белели свежими скатертями, уже приготовленные к новой смене. А табличка в окне оповестила меня, что ресторан не работает по воскресеньям и понедельникам.
Пройдя дальше, я обогнула церковь и поискала глазами тропку, что, по словам Самира, должна была привести меня к Розмеру. Довольно быстро я увидела ее. Тропинка вилась по полю, мимо маленького пруда, а потом вдоль шеренги высоких кустов, которые я приняла за рододендроны. Я направила по ней свои шаги. Пересекла ручей по крошечному старинному мостику и остановилась полюбоваться на густые заросли. Ответвлявшаяся от тропинки узкая стежка привела меня к верхней части деревни. Замерев, я оглянулась в недоумении: как же я проскочила нужный поворот? Но оказалось иное: я просто-напросто пошла в другом направлении. Розмер виднелся вдали – безмолвный, величественный, прекрасный. Все бреши, трещины и изъяны с такого расстояния были невидны.
На мгновение я представила себе, как могла выглядеть усадьба, когда в чистые окна струился солнечный свет, коридоры и лестницы оглашал топот бегущих вниз или вверх ног, а в комнатах звенели голоса людей.
Я все же поднялась на вершину холма и оказалась на уже поросшей травкой поляне, с которой открывался вид на лес и небольшое озеро. Не оно ли дало название поместью? «mere» ведь значило
