Шломо Вульф - Шаг в сторону
Все было для нее точно как вчера. Те же люди, тот же компьютер, те же технические решения, та же праздничная зелень за окном. Не было только омоложенного Марка, ее Марика, Морди, последнего и самого сильного в ее жизни увлечения.
В чем дело? - думала Ира. - Я же ничего не произнесла... Согласна, чуть не произнесла. Но я же женщина, мне следует прощать любые срывы! Он же сам мне это говорил и так мило все всегда немедленно прощал. Пока любил?.. Но когда разлюбить-то успел? И почему? Ведь я в жизни не была такой привлекательной!
Она без конца анализировала свои отношения, начиная с поклонения матерому полу-заграничному ученому, ставшему решительным капитаном, и кончая своим странным пренебрежением к глазастому юноше, в которого он вдруг превратился.
Никто не подходил к ее столу пока она тихо плакала, роняя слезы на клавиатуру своего компьютера, никто не торопился занять "свободное место" ее законного мужа. Очнувшись наконец от эйфории конверсии, она осознала, что осталась в этом потустороннем мире совершенно одна - Марк ее бросил, Толя самозабвенно осваивал Дикий мир, а Никита - постельный иврит. Никому не было никакого дела до ее дурного самочувствия и настроения. Никто не заглядывал тревожно в глаза, не успокаивал, не расспрашивал, не уговаривал.
Окружающие молодые люди давно привыкли, что вдруг возникшая пара новых сотрудников-инопланетян занята только друг другом, ведет свой странный образ жизни и говорит вроде бы правильно, но совершенно не по-человечески. Она вдруг осознала, что при всей своей вернувшейся красоте и молодости, бывшая заложница ничуть не интереснее внешне окружающих женщин, каждая из которых имела своего мужчину. Выбирать Ире было не из кого. Во всяком случае, пока.
Оставалось только тихо плакать и думать, как попытаться вернуть себе такого родного уже Марика...
5.
"Мы прислали тебе коня, который знает дорогу к нашему конструкторскому бюро, - сказал мне Ново-киевский начальник. - Привязь у самой гостиницы. Коня зовут Адиш. На седле увидишь эмблему нашей фирмы. Посвободнее держи поводья и скачи, пока не увидишь ту же эмблему на стене здания. Я тебя встречу у входа." "Но... - покрылся я холодным потом, - я никогда не ездил на лошади..." "Адиш самый спокойный в нашей конюшне. Он только очень любит, когда седок с ним разговаривает." "Да, - чуть не плакал я от бессилия,- но я ни-ког-да..." "А на велосипеде?" "Всю жизнь. Я заядлый..." "Ногу ставь в стремя, как на педаль, вторую переноси, чтобы сесть в седло. А дальше держи поводья и чувствуй стремена. Ни шпорить ни, тем более, бить коня с квалификацией Адиша не надо. Ты сам увидишь, как это просто. Как и на велосипеде, быстро двигаться проще, чем еле-еле. Так что не мешай ему переходить с рыси на галоп." "Подожди! - отчаянно крикнул я, видя, что лицо собеседника уже тает на экране видеофона. - За что же держеться руками?.." по инерции продолжил я вопрос в никуда.
Конь показался мне неестественно высоким. Он смотрел на меня совершенно по-человечески, смаргивая длинными белесыми ресницами. Мне даже показалось, что конь дружески подмигнул. "Адиш, Адиш," - льстиво говорил я, поглаживая ладонью теплую атласную шерсть на его шее. Потом взялся рукой за луку седла, поднял левую ногу и дрожа вставил ее в стремя. Сколько раз я видел в кино, как лихо вскакивают на коня разные ковбои и казаки, а тут не было сил приподняться над стременем. Седло кренилось от тяжести повисшего человека. Адиш вдруг громко фыркнул, словно смеясь над неумекой. Этот звук подстегнул меня, и я вдруг перенес правую ногу, оказавшись в уютном надежном седле. Руками можно было цепляться только за седло. Я начисто забыл о поводьях. Конь тряхнул ушами и позвенел уздечкой. Только тогда я решился сменить привычно твердую, как руль велосипеда, опору седла на зыбкий ремешок. Но умный учитель-Адиш тут же наклонил длинную шею, чтобы седок-ученик почувствовал поводья, и осторожно зашагал в сторону дороги. Седло подо мною подпрыгивало, угрожая сбросить вниз головой с непривычной высоты, но тут я ощутил, что ноги-то привычно упираются в стремена-педали. Я приподнялся над седлом и почувствовал себя на велосипеде "без рук". Адиш тут же словно кивнул головой, радостно фыркнул и перешел на рысь рядом с другими всадниками на утренней аллее. Ощущение слияния с благородным животным было таким сильным, что я начисто забыл о страхах, наслаждался скоростью и испытал не облегчение, а досаду, когда увидел знакомые буквы фирмы на стене.
Высокий человек в традиционной бархатной тунике сбежал ко мне по ступеням и взял коня за повод: "Ну как, Морди? Ничего страшного?" "Напротив! - счастливо смеялся я. - В жизни не испытывал такого наслаждения дорогой..." "Так в чем же дело? - сказал начальник. - Адиш теперь твой. Работа никуда не денется. Даю тебе сегодня выходной. Куда бы ты ни ускакал, он найдет дорогу обратно. Только произнеси одно слово - домой."
Аллея вилась вдоль берега той же величественной реки с благородно голубыми быстро текущими струям, то удаляясь от кромки воды, взлетая на холмы, то соприкасаясь с белым песком. Адиш за городом сразу перешел на плавный галоп и больше не беспокоился за своего привыкшего к новому занятию всадника. Меня умилило, как конь вдруг свернул с чисто выметенной аллеи, чтобы опорожнить желудок в глубине леса, а потом снова вернулся к мягкому галопу на гравии.
Вскоре наслаждение скоростью и пейзажами сменилось чисто профессиональным интересом проектанта к созданию "коллеги-конкурента". Я голосом и поводом попросил коня свернуть с тропинки в лес и скакать по бездорожью. Наблюдая, как легко Адиш преодолевает камни, канавы, поваленные деревья и огибает стволы и пни, я мог только краснеть за свою неуклюжую рукотворную шагайку по сревнению с творением Создателя. Адиш не нуждался не только в маяках-отражателях, но и в собственном зрении. Даже удивленно оглядываясь на странного всадника, наклонившегося под брюхо коня, чтобы проследить за стремительными движениями ног, даже игриво отворачиваяголову, он "держал тропу", ни разу не споткнувшись. Мало того, когда под копытом внезапно оказался вынырнувший из палой листвы еж, Адиш небрежно передернул этой ногой, пропустив шаг, чтобы не наступить на живое. При этом он ежа увидеть никак не мог!
Никто из смертных, подумал я, никогда не создаст чуть ли не полутонную шагайку с такой скоростью и маневренностью. Впрочем, по еврейской привычке тут же заспорил я сам с собой, даже суперфантаст Станислав Лем, даже не на заре, а в середине двадцатого века не мог дать своим героям середины следующего тысячелетия не то что сотовую связь, но и видеокамеру. Его герои на дальних планетах пользовались кинолентой и калькуляторами вместо компьютеров. Просто для совершенствования шагаек нужен только такой же мощный общественный импульс, как для всего того, что обошло их в процессе технической эволюции.
Когда под копытами снова заструился гладкий гравий прибрежной аллеи, я представил себе, как славно катил бы я сейчас рядом на велосипеде. И усомнился, так ли уж ошиблась цивилизация, изобретя колесо, не зацикливаясь тщетных до последнего времени попытках копирования природных шагаек. В конце концов, я, с моей скудной мощностью, мог бы запросто обогнать того же Адиша на машине в тысячу раз более простой, дешевой и ничуть не менее надежной. До тех пор, однако, - продолжал я самодискуссию, - пока не кончилась бы проложенная и обустроенная людьми тропа. Нашли же иудейцы путь перемещения по воздуху, альтернативный дорогой и шумной авиации. Но сохранили путь перемещения по земле, не требующий покрытия живой почвы мертвым асфальтом.
Нет и быть не может однозначных решений, Марик, вдруг прозвучал у меня в ушах голос Иры. Не тот звонкий и певучий, которым она обзавелась после конверсии, а хрипловатый, сорванный до периодического сползания на сипение, каким ее наградил Кавказ... И не было для меня ничего роднее в жизни.
Вся прелесть прогулки тотчас исчезла, скрывшись за пеленой первого несчастья, случившегося со мной в этом самом справедливом и рациональном из известных мне миров. Нет и быть не может однозначных решений, повторил я. И не только в науке и технике. Принятое мною решение было идиотским... Амбиция вместо разума. Именно то, что я так ненавидел, считая еврейской чертой, а потому именно так как можно ненавидеть только собственные пороки. Ненавидя еврейские черты, каждый из нас ненавидит прежде всего самого себя...
Если Ирочка в чем-то и не права, то надо было, по крайней мере, поискать общую для обоих правоту... Она столько пережила, что заслужила прощение и на земле, и на небесах. И если там это дело высших сфер, то тут я просто обязан ее немедленно простить... Мириться! Не откладывая ни на миг...
"Домой!" - крикнул я так, что у Адиша, если так можно сказать о лошади, тотчасизменилось выражение лица - от игриво-счастливого на удивленно-озабоченное. Он косил выпуклым карим глазом на склонившегося к его шее седока и перешел на такой бешенный аллюр, что обгонял удивленных всадников и всадниц. Только напряженно вытянутый хвост выражал его предельное старание угодить новому хозяину-другу.
