Шломо Вульф - Шаг в сторону
"Мне тоже почему-то кажется, что в этой истории что-то не так, перешла на русский Стелла. - Ты даже не говорила нам про эти телепередачи, про суд, про то, что он разбогател в Сибири. А я, между прочим, его единственная наследница, мама. Так что давай, говори правду. Какой у него сибирский адрес?"
"Правда в том, что я с ним развелась за пять лет до этой передачи. И об его сибирской карьере узнала только из тех же передач и на суде, куда меня пригласил свидетельницей сибирский босс Марика некто Пустовых. От него я узнала, что Марк вместе со своей первой шагайкой бесследно исчез год назад в каком-то гиблом углу этого бесчеловечного бескрайнего пространства на севере Азии, которое я покинула с таким облегчением! Мало того... он там исчез не один, а с какой-то зловещей молодой любовницей, которая натворила что-то ужасное на Кавказе. Ее даже здесь искали жуткие личности... Бррр, что за мерзкие рожи кавказской национальности! Так что, если он и объявится вдруг, то нам с тобой следует держаться от него подальше... Эти люди сначала оставят его без миллионов, а потом лишат жизни самым жестоким образом."
"Мама... а ведь ты его по-прежнему любишь!" "С ума сошла, Стелла! Я? Его? Да я его, если хочешь знать, и в молодости не очень жаловала, а уж тут, в Израиле, он показал себя таким слизняком, что любая уважающая себя женщина..." "А чего ты тогда так изменилась в лице, когда заговорила о кавказской разбойнице? Просто ревнуешь?" "Мама, что такое "ре-й-внуешь"? Вы так быстро говорите по-русски, что я не успеваю про себя все переводить..." "Ревновать - не значит любить, Петя." "А баксы?" "Это вы можете попытаться с него получить сами, если он вдруг вернется хотя бы в Сибирь. Я лично ни на что не претендую." "Твое дело. Зато мы с Петей так будем претендовать, что..." "Ну и, повторяю, нарветесь на бандитов со всех стран света! Что же касается меня, то я из его денег себе лично шекеля не возьму... так я и сказала этим рожам, прежде, чем ими занялась израильская полиция." "Ого, представляю! Твоя работа?" "Я вообще не из стеснительных со всяким дерьмом."
"А адрес?"
"Что касается Сибири, то вот визитная карточка Пустовых."
"Мама, на этой фотографии вы явно любите друг друга, - не сводила Стелла глаз с альбома. - И, по-моему, ты его даже больше любила, чем он тебя." "И я люблю своего дедушку Марка больше, чем..." "Петя! Ты его видел в последний раз, когда тебе было..." "Неважно. Покажи мне хоть одного внука, который не обожал бы больше всех на свете дедушку-миллионера! Ведь он теперь миллионер?" "Ничего подобного. Пустовых сказал, что, если шагайка не вернется, а Марк объявится, то с него могут по суду вычесть стоимость машины - пять миллионов долларов." "Ничего себе! Значит есть, с чего взыскивать такие деньги, - обрадовалась Стелла. - С твоего респектабельного мужа, мама, никто и не подумает взыскать по суду миллионы."
"Стелла, тебе не кажется, что ты стала циничной и учишь этому сына?" "Это не я, а жизнь нас всех учит ценить того, кто побогаче. Короче, я немедленно сама связываюсь с этим Пустовых. Если с моего дедушки можно запросто содрать по возвращении аж пять миллионов, то и на долю наследников кое-что осталось. А если он начисто исчез, то хоть половину того, что он там успел заработать, за вычетом пяти миллионов за шагайку, пусть отдадут нам. А остальное, если она вдруг вернется, - кавказской террористке. А гордой соломенной вдове дулю. И вот этот альбом впридачу! Это будет очень справедливо, не так ли? Попробуй-ка мне что-то возразить."
"Как вам обоим не стыдно, - вдруг сникла и заплакала Марьяна Арензон, не сводя глаз с нашей первой совместной фотографии. Должен вам признаться, что и я стал сильно волноваться, наблюдая все это по удивительному прибору в оффисе Бени. - Дедушка, возможно, умер... неизвестно где и как, возможно ужасно, а вы..."
"Его миллионы, - со знанием дела заявил по-английски Питтер, - пригодны к употреблению при любом варианте его безвременной кончины."
И еще вопрос, кто из них симпатичнее - наш маленький южноафриканец или малолетний предатель Павлик Морозов...
3.
Впрочем, находясь на том свете, мне было не до этих моральных сопоставлений. .
У меня не было желания дальше разглядывать свой семейный альбом отринувшей меня семьи. К тому же, я понятия не имел о будто бы заработанном у Пустовых состоянии. Тот ни разу не говорил о сумме. Как и Миндлин, он предпочитал обтекаемые формулировки дележа пирогов и пышек, не забывая о доле синяков и шишек каждого участника договора. С самого начала их совместной со мной деятельности и тот и другой сознавали, что бездомному пожар не страшен, что в случае неудачи с меня взять нечего, что рискует в подобных отношениях только богатый, а потому, не сговариваясь, включили в "равноправный" договор то, что надо именно богатому. Так что Стелла могла с равным успехом обратиться с претензиями к Тедди. И в Сибирь не надо будет ехать в случае судебного процесса. Тем более, что туда, как известно, легче приехать, чем уехать живой и невредимой, даже если ничего не обломится. А уж с отсуженными миллионами... При всей своей западной прагматичности, она и не слыхивала о нравах дикого мира внутри постсоветского пространства. А между тем...
***
Скоростной лифт мягко взлетел к станции на верхушке отделанной снаружи и изнутри деревом бетонной транспортной мачты. Посверкивающая бронзовой отделкой просторная кабина лифта с панорамными окнами, как и висящая в облаках над парками столицы станция и подлетевший к ней вагон, отличались добротной стариной, вкусоми солидностью.
Я уселся в мягкое кресло и перевел дух.
Вот и кончился для меня очередной период противостояния мужского и женского начал в семье. Пришла пора анализировать результаты очередных безуспешных попыток терпеливого отражения непрерывной агрессии второй женщины в моей жизни.
Все это бесконечно тянулось и с первой, но с той я расстался не так быстро, а только когда выяснилось, что не только видеть, но и ощущать самое присутствие Марьяны и ее матери - этой вечно живой сначала карикатуры, а потом, с годами, омерзительной копии некогда в какой-то мере любимой женщины. Наша единственная дочь Стелла с семьей слиняла в Кейптаун от щедрот Страны на третий год знакомства с родным народом.
Так что тогда уйти было и естественнее и страшнее. Даже вспоминать тошно тот очередной гнусный период вынужденного безделия. Марьяна работала на износ и что-то зарабатывала, теща получала пособие по старости. Я же, кормилец по определению, как муж работающей супруги, был лишен пособия по прожиточному минимуму. В семье мне, в свою очередь, отказали в каком-либо кредите. Марьяна отчаянно пыталась сократить катастрофический минус, а потому деньги были под ее жесточайшим контролем.
Когда для поездки на очередную "деловую" встречу в другой город мне пришлось вытащить сто шекелей из тещиного кошелька, то, вернувшись, я застал свои жалкие вещи упакованными в чемоданы и выставленными на лестничную клетку Дверь была заперта, замок переставлен, а звонок мертв.
В первую же ночь, которую я провел на пляже, у меня украли оба чемодана. В полиции мне посоветовали срочно обратиться в риббанут с просьбой о разводе, чтобы получать хоть какое-то пособие.
Брезгливо обходя бесчисленных "советчиков", я сам заполнил заявление и отправился на тот же пляж, так как ни друзей, ни родных у меняв Стране не было. Оказалось, что после кражи вещей можно хоть спать совершенно спокойно, а из мусорных мешков, заполненных после пикников олим, вписавшихся в израильское общество, можно вытащить немало достаточно съедобных объедков. Тот же пляжный полицейский разыскал меня и вручил повестку в суд.
Марьяна была уже там. Она устроила черношляпным судьям такой погром, что они только переглядывались с недоуменным "ма?!" после каждого неформального выпада. Огромные глаза ее сверкали, необъятный красный рот не закрывался ни на секунду, пронзительный голос отражался от черных потолков поражавшего бездушием присутственного места. На фоне этого фейерверка страсти с предельно приземленным, но понятным всем, как русский мат, ивритом, я очень выгодно смотрелся, притихший с моим косноязычным англитом. Моих робких реплик не понимал даже предпочитавший англит идишу бывший американец - единственный из рабиннатских судей, который мог меня слушать.
Нас развели, как только мы оба заявили, что взаимных материальных претензий нет. Сама мысль, увидеть и услышать тут снова Марьяну была для судей страшнее упреков в отказе от нерушимости еврейской семьи.
Оказалось, что Марьяна, как верная подруга жизни, уже успела навести порядок и в управлении национального страхования. Меня там встретили с мистическим ужасом и торопливо назначили пособие. Кроме того, Марьяна швырнула на прощание мне на колени мой еще советский кошелек с тысячью шекелей.
Можно было начинать новую жизнь.
Я упорно верил русскоязычным газетам. Я вычитал, что в таком-то городе, куда массой инфильтруются циклопическими семьями арабы, самое дешевое в Стране жилье. И действительно здесь можно было снять комнату за Марьянины деньги. В трехкомнатной вонючей квартире с двумя соседями-бедолагами вроде меня самого нечеловечески святойхозяин-ортодокс показал на похожую на тюремные нары двухъярусную постель, расположенную почему-то в центре замызганной комнаты, взасос облобызал все имевшиеся на дверях мезузы и отправился в синагогу отмаливать грехи безбожных "русских".
