Там темно - Мария Николаевна Лебедева
Писать её матери Яся не хочет – тут неловко со всех сторон. «Эй, привет, я ребёнок вашего мужа, можете дать контакты моей старшей сестры?»
Кирин информационный след бледнее полуденной тени.
Яся чувствует беспокойство. Там, наверное, уж год прошёл. С ней всё нормально, всё же ок? Что тут делают, пишут в вуз? Сочиняет письмо, в ответ тишина – может, совсем без ответа. От мысли, что надо звонить, несколько не по себе, но что тут ещё поделать?
Там говорят – взяла академ.
По рабочей почте отца Яся находит и Кирину мать. У той в друзьях тоже нет Киры.
Яся ищет по фотографии, проверяет друзей, снова смотрит по лайкам. Как такое возможно?
Ей начинает казаться, что Киры не существует. По крайней мере последний год.
А если бы и нашла – о чём бы тогда сказала?
Мама смотрит серьёзно.
Мама идёт на кухню, грохочет посудой.
– Тебе чем помочь?
– Занимайся своими делами.
Сосед за стеной в паре с кем-то шумно изображает успешную личную жизнь.
– Не верю! – кричит ему Яся.
Сосед обижается и в тот же день меняет пароль от вайфая.
Мама очень активно грохочет посудой.
– Мам, точно помощь не нужна?
– Что ты по двадцать раз повторяешь? Я говорю: не нужна.
Яся уходит в комнату и ожидает, что будет дальше.
Мама, держа полотенце в руках, появляется на пороге.
И запоздало Яся понимает: сейчас будет скандал. Так быстро темнеет перед грозой – не успеешь добраться до дома. Никогда не узнаешь, что именно разозлит.
Не помогло бы и знание всех языков – человеческих, ангельских – ничего бы не помогло. Мама не хочет слушать. Яся не понимает, что сказала или сделала не так, хочет спросить – не выходит.
– Ты как твой отец! Помолчи, помолчи, помолчи! – повторяет мама, и Ясе делается по-настоящему страшно: единственное, что умеет, в этой данности не применить.
Получив запрет на слова, ничего тут поделать не может, топчет линолеум, больше всего на свете хочет что-то разбить, сломать.
По ту сторону окна страшный, весь шерстяной мотылёк протянулся, насколько хватило длины, прижал лапки. Яся щёлкнула пальцем, и он тут же пропал, как будто и правда сощёлкнулся.
В оконном стекле замазаны дырки от дроби – знакомый соседа попутал раз окна, после каялся, клялся, кричал: я в другое стрелял! От кружочков замазки расходятся мелкие трещины. Яся прикладывает к ним пальцы, собранные в кулак.
После подносит руку ко рту и прижимает к губам: за мол чи.
Из-под кухонной двери тянется, наползает удушливая усталость.
Возвращается жуткое детское чувство, что ссора теперь навсегда, никогда ничего не будет как прежде.
Сразу комната Ясе мала, тотчас город жмёт ей в плечах – хочется перешагнуть контур любого пространства. Яси тут нет. Она – где софиты бьют по глазам, где лица смазались так, что и не различить.
Да вот даже сейчас Яся косится на отражение в пробитом оконном стекле, запоминая зримую боль – так смотрела сюда, рот кривился вот так – тут же ловит себя на том и думает о себе чужими злыми словами, что вот неблагодарная тварь, ей всегда всё равно, о себе только вечно и думает.
Ничего больше нет, исчез рёв машин за окном, мелодия сигнализации, билборд с огроменным куском ветчины, далёкие женские всхлипы.
Яся не сразу понимает, откуда последнее, а когда понимает, на негнущихся ногах (колется, отсидела) тащится в коридор, двигаясь медленно, точно во сне.
Чувства – чернилами по воде. Чёткие в первый миг, сливаются после, и нет им границ, и нет для них слов, да и самих вроде бы нет.
Наплывал мир, говорил: всё твоё зряшнее, всё твоё мутное, чернила на воде, растворятся – и нет их.
Вот только чернила мутили всю воду вокруг.
Дверь на кухню закрыта. Почти что на ощупь находит ручку – и убирает ладонь.
Закрытая дверь означает запрет. Яся замирает у стены в коридоре. Из-под двери видна световая полоска, но здесь, в коридоре, темно. Очень громко тикают часы.
Яся смутно припоминает, что не делала ничего дурного, но какой в этом сейчас смысл? Вина сжалась комом пониже шеи. Это слова в горле застряли, мешают дышать.
По комнате мечется, то и дело врезаясь, ошалевшая загнанная беспомощность: тот, кого любишь, вновь тоскует не по тебе, и тебя недостаточно будет, чтобы его утешить.
Перед глазами вспыхивают огоньки. Не будь тебя, ничего бы не изменилось, любых усилий недостаточно.
Ты одна, и ты – абсолютное, плотно сжатое ничто.
Яся видит себя со стороны, отдаляясь всё дальше и дальше: тело, согнутое пополам, съёжившаяся фигурка, крохотная запятая. Все плохие, злые слова, которые до того не имели значения, сейчас вмиг приходят на ум, кажутся справедливыми, и приходит ещё почему-то на ум всякое жалостливое, вроде как когда много тысячелетий назад мама пела про серого кота, переделав в той колыбельной «сынок» на «дружок», чтобы подходило для дочки.
куда вечно лезешь не высовывайся знай свое место
Яся думает: так в самом деле давно бы пора повзрослеть. Собирается скоро начать.
К влажной щеке прилипло – откуда взялось? – дурацкое мелкое пёрышко. Скорее даже пушинка. Яся скатывает между пальцами и засовывает в карман.
Когда идёт в ванную, выбросить хочет перо, но карман уже пуст.
А если вывернуть?
Всё равно пуст.
Ответ 10
Я не испытываю разочарования в себе
какое-то число какого-то месяца
Высится над остальными домами, топчет своими колоннами – архитектурная доминатрикс.
Библиотека ютит слабых, больных и убогих, глушит громкие голоса.
Заходи.
Ну, давай, заходи. Тут тебя уже заждались.
Не пытайся сдвинуть плечом деревянную прочную дверь – не получится, зашибёшь; берись, как все люди, за ручку.
Стены первого этажа выстланы губчатым камнем, розовым, нутряным, выпирающим тонкими жилами. Они кажутся мягкими, но стойкое чувство гадливости запрещает пощупать-узнать. Будто тронешь – сперва запульсирует тёплым, а потом вдруг всосёт, вглубь затянет и, всхлюпнув, оттяпает пальцы.
Здесь прикасаться не хочется ни к чему.
Смотреть можно. Давай, изучи интерьер. Здесь вот, справа от двери с табличкой «отдел периодики», стоит шкаф-витрина с дохлятиной. Выставляют сейчас потрошёную мышь, сухих птиц
