Дуэль Агамурада с Бердымурадом - Георгий Костин
А тут, на этом берегу, его душа была вновь чиста, свежа и доверчиво распахнута окружающему миру, как в далеком счастливом раннем отрочестве и детстве. И теперь он сполна остро, подробно и обстоятельно вчувствовался в присутствие обрадованно столпившихся вокруг него озерных запахов. И которых, как обычно, доминировали терпкий медовый запах отцветающего рдеста и запах застоявшейся воды, тяжеловатый, но таинственный и магически-многозначительный. И, конечно (как же без него!) – присутствовал запахразлагающейся рыбы. Но не ужасающий, как прежде, тяжелый и ядовитый, а как бы разбавленный свежим ядреным воздухом – сладковато-приторный, будто тянущимся из далекого счастливого детства. Смешиваясь в изысканном коктейле, все эти запахи походили то ли на запах сладко преющего силоса в силосных ямах, то ли душной испарины на материнском теле. Когда она в его раннем детстве, наработавшись на огороде, склонялась над ним, и ему в нос шибал интимный запах её подмышек. От которого у него кружилась голова от неописуемого счастья и бесконечно глубокого покоя…
Сладостно жмурясь, Бердымурад вдыхал открывшиеся ему запахи осторожно и обстоятельно, как если бы заново учился вдыхать их. Надышавшись и опьянев до легкого головокружения, он стал обстоятельно вслушиваться и в сладостные звуки, которые, будто на качелях, игриво раскатывались над водохранилищем. Сердце его сладостно щемяще замирало от протяжных и заунывных криков щурок, кружащихся в пронзительно чисто-синем поднебесье. Сладко, аж до наркотического опьянения, вкатывались в его слух взрывной азартный, несколько приглушенный дальним расстоянием собачий брех. А вместе с ним – и напористые петушиные крики. А следом – и рев мотоцикла, и шум проезжающей по асфальту автомашины, и мерное тарахтение работающего движка, качающего воду в поселок. Все эти обычные и привычные звуки были сейчас до глубинной истомы милы его сердцу. А когда он привык к шумам и перестал замечать их, то его уши наполнил чудной и таинственный внутренний шум и звон. И трудно было определить, что это – нимбом роится густая мошкара вокруг его головы, или это горние ангелы специально для него запели звенящую тонким колокольчиковым звоном песню обновившейся жизни.
Возникло желание продлить как можно дольше это благостное состояние духа, чтобы обжиться в нем до полной уверенности. И потому дойдя до пойменного обрыва, Бердымурад не стал подниматься наверх, чтобы выйти на центральную улицу поселка, а свернул налево, к каналу и пошел в поселок по его берегу. Но теперь он не отдавал безоглядно все свое внимание звукам и запахам, а готовился к встрече с людьми. Дабы и с ними быть таким, каким только что он стал, и каким его привыкли видеть люди до его службы в армии. Дойдя до места, где впервые в своей жизни ловил рыбу с прикормкой и после той рыбалки стал Рыболовом с большой буквы, он приостановился. И продолжая чувствовать распирающую изнутри радость и воодушевление, неудержимо потянулся до смачного хруста в позвоночнике и… – невольно глянул ТУДА. И уж совсем для себя неожиданно увидел ТАМ сазана. Сазан был огромным – килограмма на три с половиной, а то и больше. И он был один, и он был у берега, и широким упругим рыльцем он вяло ковырял дно, отыскивая червячков…
Мощный рыбацкий азарт взрывом ударил в голову Бердымурада, кровь отчаянно застучала в висках, а лоб мигом покрылся обильным потом. Смахнув его шершавой ладонью, Бердымурад приоткрыл рот, чтобы можно было часто, но при этом бесшумно дышать. Осторожно положил одежду на примятый рдест. Решение привадить этого сазана прикормкой, а потом попробовать поймать его на удочку – пришло само собой. Более того, оно даже и ничуть не удивило, да еще, как это бывало только прежде, до армии, в мгновение заставило его успокоиться. Сердце перестало громко биться, а испаряющийся под ветерком пот приятно охладил лоб. Бердымурад спокойно определил, что для вываживания такого сазана нужно будет подготовить довольно много свободного пространства. И определив, сколько именно, немедля, полез в воду, чтобы выдергивать из дна длинные и толстые, как переметный шнур, стебли рдеста, наматывая их по одному на ладонь, а потом медленно выдергивая с корнями из рыхлого дна. Старался он все это делать плавно и как бы при замедленной киносъемке, потому как знал, что сазан, особенно такой крупный, чрезвычайно любопытная рыба. И коли его не напугать резкими движениями или громким шумом, то он останется на месте и будет из-за слабо колышущихся нитевидных стеблей рдеста наблюдать за человеком, пока тот будет возиться в воде…
Вскоре, как это всегда бывало прежде, Бердымурад перестал ощущать время, оно как бы исчезло, потому как его собственное внутреннее время влилось во время внешнее и сполна в немрастворилось. Одновременно перестали различаться между собой реальность этого мира и мира ТОГО. Эти две качественно различные реальности тоже как бы слились воедино. Бердымурад самозабвенно рвал и рвал, накручивая на ладони, толстые скользкие стебли рдеста, делая это медленно и плавно, избегая резких движений. Нарочитая замедленность движений плавно убаюкивала его самого и вводила в транс. Он чувствовал, что все больше и больше растворяется в ТОМ, еще пару часов назад недоступном для него мире. И что он, Бердымурад, вновь становиться органичной частью ЕГО. Такой же равноправной частью, как и находящийся от него поодаль матерый сазан, неотрывно наблюдающий за ним большими красноватыми глазами. Более того, Бердымурад отчетливо чувствовал, что именно ТОТ мир и управляет сейчас его действиями. Исподволь подсказывая ему, как нужно рвать рдест, как сворачивать в комок вырванные из донной илистой глины длинные водоросли с жесткими листьями. И как, не поднимая волн, выноситьэти свернутые водоросли, прижимая их к груди, на сухой берег. Именно ТОТ мир и сообщил ему, что настала
