Дуэль Агамурада с Бердымурадом - Георгий Костин
Купив все это, Бердымурад вернулся на канал, накрошил хлеб на землю, добротно замешал его с прибрежной глиной, слепил шары величиною с кулак. Но бросать их в воду не стал, как это он сделал в первый раз на этом месте. А опять неторопливо разделся и, медленно раздвигая ногами теплую воду, стал относить подкормочные шары на середину расчищенного от водорослей водного пространства. Пригибая колени, погрузился в воду по самое горло и бережно опустил их на рыхлое дно… А когда вышел на берег с чувством добротно выполненного дела, к пущему своему удовлетворению почувствовал себя таким, каким был до армии: степенным, солидным и обстоятельным. Следом четко почувствовал и то, что это вернувшееся-таки состояние духа еще слабо, и ему теперь надобно будет снова обживать его и как бы учиться ходить в нем заново. Однако это Бердымурада не расстроило, но и обрадоваться возвратившемуся вожделенному душевному состоянию он себе не позволил, боясь сильными чувствами потрясти и хуже того покоробить его.
Придя домой, Бердымурад первым делом принялся сооружать удочку: выбрал самое прочное бамбуковое удилище, приладил к ней купленную только что леску, поточил о брусок с мелкой наждачной насечкой толстый крючок, привязал его к леске, и чуть выше крючка приделал грузило из мелкой картечины. Затем сплел из резинки шнур длиною с метр и обстоятельно приделал один конец его синей изоляционной лентой к удилищу, а другой конец надежно привязал к леске, с расчетом, чтобы резиновый шнур имел возможность растягиваться в два с половиной раза, но ни в коем случае не больше. После чего, вполне довольный собою, пошел ужинать. Степенно уселся на кошму напротив пьяного уже отца. Мать по обыкновению молча поставила перед ним фарфоровый чайник. Поблагодарив её кивком головы, Бердымурад налил себе в пиалу свежезаваренный чай и, отхлебнув его – зажмурился от удовольствия. Он и забыть забыл, что чай может быть таким опьяняюще вкусным. Жмурясь и стараясь продлить удовольствие, отломил кусочек свежеиспеченного и горячего еще чурека, куснул его: упоительный хруст на зубах и бесподобный вкус детства вконец опьянили его. Бердымурад непроизвольно улыбнулся детской счастливой улыбкой. Спохватившись, хотел было сдержать её, но не сумел. Губы непроизвольно растянулись на все его счастливое лицо…
– Вижу, ты с удочками возился. Опять рыбачить пойдешь? – Заплетающимся, но подчеркиваемо добродушным голосом спросил у него отец. Желая отечески побеседовать с сыном, он раздумывал, открыть ли еще одну бутылку водки, или довольствоваться выпитой, а в родительской беседе пить из пиалы только свежезаваренный зеленый чай. – Я давно, когда ты еще только вернулся из армии, собирался поговорить с тобой, как отец с сыном, как мужчина с мужчиной. Но все никак не выпадало подходящего случая: то у тебя было плохое настроение, то у меня. А это тема серьезная, говорить о ней с плохим настроением – заранее погубить разговор. Ты мне вот скажи прямо: ты готов сейчас серьезно говорить с отцом? Если нет, я не обижусь, я могу потерпеть еще… Я, вообще – человек необидчивый… Но, понятное дело – алкаш… Алкаш разве имеет право обижаться…
– А о чем ты хочешь поговорить? – Продолжая внутренне улыбаться, добродушно спросил Бердымурад. Он сейчас любил все: и себя, и отца, и весь окружающий его мир. Ему было хорошо и естественно хотелось поделиться этим настроением с близкими людьми. Но тем не менее какое-то нехорошее предчувствие вспыхнуло-таки в его душе небольшой искоркой. И что-то пока ему непонятное (похожее на слежавшуюся ветошь) исподволь затлело вдуше. Бердымурад непроизвольно напрягся, чтобы выдавить из души эту затлевшую ветошь и проветрить душу от отравляющего ядовито струящегося дымка. Но сделать это ему не удалось, потому что отец таки огорошил, перенаправив течение мыслей и устремлений в другую, опасную сейчас сторону…
– Я хочу поговорить о твоей женитьбе, сын. Я, конечно – алкаш… – Обстоятельно и даже вроде как немного протрезвевшим голосом, заботливо заговорил он. А заметив, что сын тут же внутренне засопротивлялся ему (потому как действительно говорить сейчас о женитьбе Бердымураду совсем не хотелось), уверенным напором продавил его слабое сопротивление. – Не перебивай меня, пожалуйста. Дай сказать отцу. Да, я алкаш. Это знают все. И я это не скрываю. Но я хочу, чтобы мои дети были благополучными. Я хочу, чтобы мои дети были не хуже, чем у других. Чтобы они, когда подойдет срок, тоже обзавелись семьями, и чтобы у них были дети. Не скрываю, я хочу внуков, сын. А для этого тебе нужно жениться. Невесту мы тебе с матерью найдем. Но понадобится, ты сам это знаешь – калым. А ведь свободных денег, ты это тоже знаешь – у нас нет. Все деньги пожирает проклятая водка. Ну, может быть, мать где и хранит деньги в заначке на черный день, но все равно на калым их не хватит. На калым не хватит и твоей рыбнадзоровской зарплаты. Я давно хотел сказать, что заработать на калым можно только, если ты опять начнешь ловить и продавать рыбу, как это ты делал до армии. И вот сегодня, наконец, увидел, что ты сам это понял… Так что могу вздохнуть облегченно: к следующему лету у нас будут деньги и на калым, и на свадьбу. Ну, необязательно должна быть шикарная свадьба: я ведь, ты это знаешь, никогда не стремился быть лучше всех, но и не хочу быть хуже, чем другие…
– Да, рано мне еще думать о свадьбе, отец… – Продолжая по инерции улыбаться, мягко возразил Бердымурад, усиленно соображая, как бы ему тактично уйти от разговора на неприятную, а сейчас и чрезвычайно опасную тему. Он чувствовал, что восстановившийся в душе лад с самим собой и окружающим миром еще
