Долгая дорога до Грейсленда - Кристен Мей Чейз
Мама начала свой обход вокруг здания: она трясла ручки каждой двери, заглядывала сквозь стекла и шла дальше – в поисках незапертого входа.
Я держалась на расстоянии, но так, чтобы любому человеку со стороны было ясно: «да, это моя сумасшедшая мама». Мужчина, подметавший ступеньки, бросил на нас недоуменный взгляд, а затем вернулся к своему занятию. Вместо того чтобы остановиться и спросить у него, где вход, мама продолжила поиски. Наконец одна из дверей поддалась. Она распахнула ее и вошла внутрь, заставив меня ускорить шаг.
– Мама! – громким шепотом позвала я, оглядываясь по сторонам. Вряд ли нас можно было обвинить в незаконном вторжении – двери все-таки были не заперты. Но от этого мне не стало легче, тем более что сторож прекратил мести и направился в нашу сторону.
Когда я зашла в здание, мамы уже нигде не было видно. Подумалось, что найти ее будет несложно, учитывая, что мы были там единственными посетителями, но лучше, если это сделаю я, чем кто-то другой.
Могу себе представить, каким был «Колизей», когда его только построили, – роскошный интерьер соответствовал благородному внешнему виду здания. Но сейчас он больше походил на музей: его стены были сплошь завешаны снимками с состоявшихся здесь концертов; фотографиями знаменитостей с автографами… Многих я узнала, но никто не показался мне достойным того, чтобы остановиться и рассмотреть повнимательнее. Пустые сувенирные киоски и будка билетера, темные коридоры и лестничные пролеты пугали, как будто я попала в мир фильма «Сияние».
– МА-А-А-А-А-МА! – Мой голос разнесся по вестибюлю здания. Ответа не последовало. Я решила проверить туалеты – это нужно было сделать сразу же, как только она исчезла. Их местонахождение легко определялось по ярко горящим указателям: «Туалеты! Поверните направо»; «Еще несколько шагов до туалета!». Хотя, предполагаю, что в «Колизее», как и в других подобных местах, туалеты во время мероприятий легко найти по змеящейся очереди из женщин.
Я заглянула в зал через маленькие овальные окошки в закрытых дверях и увидела грандиозную сцену и опущенный красный бархатный занавес. И тут на одном из мест в первом ряду, у самого прохода, я увидела маму – ее парик едва выглядывал из-за спинки кресла. Замените стойку микрофона в центре сцены кафедрой, и это вполне могла быть воскресная церковь. Помещение освещалось несколькими лампами на потолке, хотя я не удивилась бы, если бы мама сидела в полной темноте.
Я протиснулась в двери и, тяжело дыша, побежала по проходу – с каждым вдохом все явственнее чувствовался запах попкорна. Мама продолжала сидеть не шевелясь.
– Эй! Я, – вдох, – тебя, – выдох, – обыскалась, – проговорила я на последнем дыхании. Вот когда я вспомнила про корпоративный абонемент в спортзал, которым так ни разу и не воспользовалась! Плюхнулась в кресло, расположенное через проход от мамы, и стала искать глазами, на что она так пристально смотрит.
– Когда умер твой брат, я не знала, как жить дальше. Твой отец заливал горе алкоголем, а у меня ничего не было. Ничего и никого, – сказала она со вздохом, и я увидела, как изменилось выражение ее лица. Она отвернулась и стала невидящим взглядом изучать пространство перед собой, начиная с прожекторов над головой и заканчивая полом под ногами.
Ничего?! Никого?! Конечно, я не могла претендовать на роль лучшей подруги, но могла отвлечь.
– Но у тебя была я, мама! – На меня навалилось такое отчаяние, как будто мы существовали в двух разных измерениях, в двух разных вселенных. Я не стремилась занять место брата и не предлагала любить меня с удвоенной силой, но… – Я могла бы заполнить ту пустоту, которую ты ощущала в своем сердце!
Мои слова вывели маму из того состояния отрешенности, в котором она находилась.
– Ты была маленьким ребенком, Грейс. Все случилось на следующий день после твоего дня рождения. Это было так несправедливо. Для всех нас.
Хотя она вспоминала ту боль, через которую ей пришлось пройти, лицо ее оставалось бесстрастным.
– Я перебирала вещи твоего брата, когда по радио стали транслировать концерт отсюда – из «Колизея». Пятого мая 1975 года[38]. И во мне что-то щелкнуло. Конечно, я слышала его песни раньше. Все слышали. Но в тот день, когда он выступал в пользу жертв торнадо, мне показалось, что он поет для меня.
В детстве я много раз слышала запись этого концерта, и каждый раз мама под конец вскрикивала: «Я люблю тебя, Элвис!» – как будто была в зале. И в ответ из динамиков звучало: «Я тоже тебя люблю». И выглядело это так, как будто Элвис обращался к маме, а не к неизвестной женщине из зала. Теперь ее одержимость всем этим наконец-то обрела смысл, но тогда, будучи маленькой девочкой, я не могла понять, почему для мамы это признание в любви от незнакомого ей человека так много значило. Сыграл ли свою роль его голос? Или его нежная улыбка? В то время, как я из кожи вон лезла, чтобы привлечь ее внимание… А дело было совсем не во мне! Со мной все было в порядке. Догадка эта поразила меня как молния; в животе разлилась тупая боль.
– Элвис дал мне надежду, Грейс, когда я больше всего в ней нуждалась. Помнишь, я всегда тебе говорила: «Многое можно сделать, опираясь на толику надежды». – В конце фразы ее голос зазвучал громче, глаза засияли, как будто она только что поделилась со мной самым главным и самым сокровенным своим секретом.
Я кивнула, изо всех сил стараясь не показать, что я в тот момент чувствовала. И у меня, кажется, получилось.
– Я купила несколько керамических фигурок Элвиса и расставила их по всему дому. И когда находила забытую под диваном соску или отдавала чужим людям кроватку твоего брата, я смотрела на Элвиса и в тот же момент оказывалась в его мире.
Я начала было что-то говорить, но мама перебила:
– Когда я выходила в город, люди начинали шушукаться: я как была, так и осталась китаянкой, только теперь – потерявшей ребенка. И никому не было дела до того, каково мне. Папины друзья почтили нас своим присутствием на похоронах, но потом он вернулся на работу и к своим приятелям, а я осталась с тобой на руках. Я не могла впасть в отчаяние, потому что должна была заботиться о тебе, Грейс. Поэтому после попыток сделать свои плоские, скучные волосы похожими на волосы Присциллы я решила попробовать парик, за париком последовали сапоги, за сапогами – брюки, которые ты так ненавидишь. Поначалу твоему отцу все это даже нравилось – видимо, ему тоже нужна была разрядка. Но спиртное оказалось лучшим лекарством.
Чтобы моему отцу что-то нравилось, связанное с Элвисом? Не могу такого представить! Или связанное со мной или с мамой, если уж на то пошло. Мне стало грустно от мысли, что я никогда толком не знала своего отца. Но ведь я была совсем маленькой, когда умер брат.
– Ну а я могла поставить пластинку Элвиса и притвориться на несколько минут, что счастлива. А ты заслуживала счастливую маму, Грейс!
Было заметно, как отчаянно она пытается что-то мне объяснить, чтобы заслужить мое прощение. Хотя могла бы просто его попросить.
– Мне было все равно, какая ты. – Мой голос сорвался. – Но складывалось ощущение, что ты полностью во все это погрузилась. В то время как я страшно нуждалась в тебе, мама, ты всегда была…
– Где-то в другом месте, – перебила она. – Это потому, что я была… О, Грейс! – Мама начала рыдать, уткнувшись в старый носовой платок. Было видно, что наш разговор на многое открыл ей глаза. Я обняла ее за плечи и прижала к себе.
Если же говорить про себя… Как в свое время я сильно надеялась, что мы с отцом найдем взаимопонимание, так никогда не верила, что смогу объясниться с мамой. Я никогда не давала ей ни единого шанса что-либо сделать, как, впрочем, и сама не пыталась.
– Я все понимаю, мама. Правда. Поверь мне. – Я тоже плакала навзрыд, но даже не старалась унять своих слез.
– Раньше мне казалось, что у нас еще будет время, Грейс, но ты росла так быстро, и я не знала, как остановить поезд, который уже давно ушел со станции.
