Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Эдит покачала головой.
– Матап, прошу вас, не поддавайтесь панике. Вы же знаете, что с нами ничего не случится. Прежде всего надо найти Мустафу. Он тут же найдет экипаж до вокзала, и оттуда вы отправитесь первым же поездом домой. А я останусь здесь, с бабушкой. Никто не тронет больницу, над которой развевается французский флаг. Впрочем, думаю, Мустафа уже и сам позаботился об экипаже, как только услышал выстрелы.
Застыв на месте, Джульетта закричала:
– Эдит, что ты такое говоришь, девочка? Ты что же, хочешь остаться здесь? Среди этих разбойников? Совсем одна? Беззащитная? Нет, я этого не допущу. Ни за что! Разве ты не знаешь о той ненависти, которая копилась все эти годы среди местного населения? Не видишь, какая беда стучит в нашу дверь, какая трагедия вот-вот разразится? Нет, я ни за что не позволю тебе остаться одной в Смирне!
– А разве мы сами не местные, татап? Прошу, давай обойдемся без грубых обобщений. Мы живем со всеми в мире и согласии!
С раздосадованным лицом Эдит подошла к брату и положила руку ему на плечо. Жан-Пьер сидел упершись локтями в стол и обхватив голову руками. У Джульетты снова начался истерический припадок, и вывести ее из этого состояния было невозможно. Глубоко вздохнув, Эдит предприняла еще одну бесполезную попытку:
– Матап, пожалуйста, поверь мне. Ничего с нами в Смирне не случится. Если бы ты своими глазами увидела стоящие в заливе корабли, ты бы не переживала. И английские броненосцы, и американские корабли, и французские – все они там, в заливе. Они не допустят, чтобы мы пострадали. – В минуты волнения она говорила с матерью без должного почтения.
Жан-Пьер посмотрел на сестру покрасневшими глазами. Младший сын Джульетты Ламарк был очень на нее похож. Та же веснушчатая кожа, легко темнеющая на солнце, те же водянистые зелено-голубые глаза, те же острые черты лица. С возрастом сходство еще больше увеличилось.
– Эдит, я только что видел, как убили турецкого офицера, – заговорил он тихим голосом. – Он вел за руку маленького сына – и ничего больше. Один из солдат ударил его в спину прикладом. У турка пошла ртом кровь, он упал на землю. Мальчик ошарашенно смотрел, как отец корчится, плюя кровью. Потом мальчишку схватили и утащили на корабль, где собирали военнопленных. А ему и десяти нет. И все это случилось на глазах у всех нас, на глазах у адмиралов, которые смотрели на берег в свои бинокли с бортов тех самых броненосцев, о которых ты говоришь. Мы в ресторане Кремера поскорее задернули шторы, чтобы всего этого не увидел Рауф-бей – и так едва-едва отпоили его виски. Бедняга плакал, приговаривая: «Не ожидал от европейского народа такого зверства». Вот оно, благоговение турок перед Европой. Им кости ломают, а они всё о Европе плачут. Жалко смотреть!
Джульетта оборвала сына нервным взмахом руки.
– Хватит, Жан-Пьер, мелодрам, сейчас не до этого. Нужно немедленно уезжать. Раз нет Мустафы, поймай на улице какого-нибудь мальчишку и отправь с ним записку Филиппу. Пусть пришлет нам машину. Нельзя оставаться в этом аду!
Эдит обошла брата со спины и выглянула в окно. Больничный двор, где в тени фиговых деревьев гордые мамочки показывали друг другу своих новорожденных малышей, казался самым что ни на есть спокойным уголком. Она с беспокойством подумала о Зои с дочкой. Куда они побежали, когда полилась кровь? Ведь их могли задавить в толчее. Внезапно внутри у нее все похолодело. Может, в этот раз мать и не зря так разгорячилась. Может, и правда приближается большая беда. Всю страну уже на части разорвали, и Смирну ждет то же самое.
Не говоря ни слова, она вышла из палаты, чтобы отправиться на поиски Мустафы. Вопль Джульетты эхом отразился от высоких больничных потолков.
Улицы были пустынны, небо затянуло тучами. Не оглядываясь по сторонам, Эдит быстро шагала к маленькой площади в верхнем квартале. Где-то здесь жил ее управляющий Христо. Вспомнилась зловещая утренняя тишина в пустом доме. Из какого-то переулка вдруг выскочила группа парней с ножами в руках и исчезла в направлении района Святой Екатерины. Хозяин кофейни поспешно убирал стоявшие под навесом столы. Может, Мустафа сидит там, внутри? Не случилось ли чего с ним? А те парни с ножами, куда они побежали?
Жан-Пьер сказал, что греческие солдаты срывали с турок фески. А Мустафа свою ярко-красную феску носил с гордостью, всегда тщательно расчесывал кисточку на ней. Прижавшись рукой к запотевшему окну, она заглянула внутрь. Двое мужчин играли в нарды в углу, окутанном сигаретным дымом. Издалека слышалась стрельба. В полицейском участке, стоявшем на южной стороне площади, были разбиты окна, незапертая дверь открывалась и хлопала.
Ветер с моря внезапно усилился, стал поднимать и закручивать лежащие на мостовой листья и ветки. По лицу ударили первые капли, и в то же мгновение обрушился ливень. Зонтик Эдит вывернулся наизнанку. В доме напротив отворилось окно, и маленькая белая рука торопливо собрала белье с веревки. Нужно было где-то укрыться. Дождь хлестал с такой силой, что по улицам потекли маленькие речушки. Поток в середине улицы с каждой секундой набирал скорость, унося за собой все, что попадалось ему на пути.
Эдит вымокла до нитки. Она еще раз прокляла себя за то, что надела утром летние тканевые туфли. За угол, подгоняя ослика, свернул молочник. Вслед за ним она нырнула в маленькую улочку и спряталась под карнизом какого-то дома. Стояла, прислонившись к стене и опираясь о зонтик. Улочка была такая узкая, что карнизы домов соприкасались, закрывая небо. Вдруг откуда-то появился промокший пес. Увидев Эдит, он подбежал к ней и приветливо завилял коротким хвостом, как будто друга встретил, а потом прижался к ее ноге мокрым телом.
– Думаешь, я спасу тебя, глупенький? – произнесла Эдит, касаясь кончиками пальцев в белых перчатках рыжей шерсти. – Себя однажды я уже спасла…
К горлу поднимался горячий ком. Эдит закрыла глаза и позволила излиться слезами. Подобно дождевым потокам, что тащили по мостовой ветки и листья, слезы принесли воспоминания, которые она пыталась спрятать подальше.
Это была старая, очень старая рана, но сердце все еще ныло от
