Девочки в огне - Робин Вассерман
Дело не в том, как мы нашли друг друга, Декс, или почему. Главное, что нашли, и тогда все встало на свои места, сработала та же алхимия, которая взорвала первое совместное выступление Криста, Курта и Дэйва. Столкни две нужные частицы и получишь бомбу. Так и у нас, Декс. Случайное слияние.
Предыстория не имеет значения. Какая разница, как человек родился. Важно, как он умирает и как живет. Мы живем друг для друга, поэтому все, что свело нас, хорошо и правильно.
Декс. Перебор[31]
Оказалось, что видеонаблюдение все-таки было. На экране нарисовались две тени с неразличимыми лицами, но достаточно различимого возраста, чтобы утром после нашего граффити-триумфа в кабинет директора школы ввалились двое полицейских и к полудню распространился слух, что они ищут двух девушек с аэрозольными баллончиками с краской и гипертрофированной склонностью к бунту. У Мусорного Ряда состоялось тайное совещание между мной и Лэйси, одна сохраняла хладнокровие, другая психовала, версий было три.
– В худшем случае сочтут вандализмом, то есть мелким правонарушением, – сказала она, пожимая плечами при каждой фразе, и мне захотелось встряхнуть ее, вернув к реальности.
– Гребаным мелким правонарушением? Это же все равно преступление, Лэйси! За него все равно арестовывают. Мы в полной заднице.
Этот рефрен безостановочно пульсировал у меня в голове с той минуты, как я увидела из окна класса полицейскую машину, припаркованную у обочины. В полной заднице. В полной заднице. В абсолютной гребаной заднице, считай, уже пойманы и арестованы. И мнение Лэйси тут ничем не помогало. Даже делало хуже и уж точно сводило меня с ума, что практически то же самое.
– Никто нас не арестует. Никто даже не знает, что это мы. Перестань вести себя как идиотка, и все будет нормально.
Но проблему представляло не мое поведение, а сама Лэйси. Все понимали, что с нее станется. Никки Драммонд понимала, что с нее станется.
– Дай-ка угадаю: ее идея, – сказала она, подловив меня в женском туалете на втором этаже, куда я предпочитала ходить с тех пор, как она подстерегла меня в туалете первого этажа. – Обещала, что вас ни за что не поймают. Никаких последствий.
– У тебя мания подслушивать, как я писаю?
– Идея всегда ее, а расхлебывать-то тебе, уж тут она подсуетится.
– Серьезно, ты охотишься за мной по сортирам? Наводит на размышления.
– Она гадина, Ханна.
– Тебя что, заело? – Я вымыла руки и намазала губы гигиенической помадой, чтобы она убедилась: руки у меня не дрожат. – Еще раз повторяю: я не знаю, о чем ты говоришь. Понятия не имею.
– Поверь, уж я-то знаю, о чем говорю.
– Отвали, – бросила я и вышла. Не лучший из ответов, но я не собиралась оставлять за ней последнее слово.
Оно все равно осталось за ней. Потому что днем, когда я подошла к своему шкафчику, там меня дожидался завуч в компании полицейского с плоскогубцами и «анонимным» доносом.
Не успели они вскрыть дверцу, я уже заревела, хотя знала, что они ничего не найдут, ведь даже самоуверенные вандалы-дилетанты не такие идиоты, чтобы прятать баллончик в школе, и все равно было унизительно и страшно: полицейский вскрывает мой шкафчик, моя жизнь превратилась в гребаную мелодраму, и еще до того, как содержимое шкафчика признали совершенно безобидным, а меня отпустили подобру-поздорову, несмотря на подозрительные слезы, я прокляла Лэйси, и в голове – всего на секунду – мелькнула мысль: «Никки была права».
Забирая меня на парковке, Лэйси ликовала. Официально мы вышли сухими из воды.
– Как Бонни и Клайд, верно?
– Бонни и Клайд в конце концов сдохли.
– Какая муха тебя укусила?
Я не могла признаться, в чем ее заподозрила, пусть и на миг; не могла объяснить, что не заслуживаю ее и намеченного ею торжества. Вместо этого я заставила ее высадить меня возле дома, одну. Если бы я успела запереться у себя в комнате, прежде чем начала рыдать, думаю, я была бы спасена. День не завершился бы катастрофой. А назавтра все забылось бы.
Но добром не кончилось. За дверью меня ждал отец.
– Мама у тебя в комнате, – сказал он. На лице у него читался роковой приговор.
– Что? Почему не на работе?
– Только что пришла.
– Что случилось? – Может, кто-то умер или собирается умереть? Иначе зачем маме уходить с работы в разгар дня; самое подходящее окончание дерьмового, кошмарного дня.
Он покачал головой:
– Я обещал, что отдам первый выстрел ей. Но… скажем официально: я очень разочарован. А неофициально? – Он подмигнул.
«В заднице».
– А можно притвориться, что я не возвращалась?
Он указал на лестницу:
– Иди. И вот что, моя дорогая преступная дочь…
– Да?
– Препояшь чресла[32].
* * *
Вот что мама нашла. Два баллончика из-под краски, которые мы, по настоянию Лэйси, не выбросили (но себе она их не взяла). Сигаретную бумагу и стеклянную трубку для крэка, которой я ни разу не пользовалась. Презервативы, тоже не употреблявшиеся, самого большого размера и с клубничным ароматом, опять же по настоянию Лэйси. Косметику, слишком ужасную, чтобы ею пользоваться, но все-таки украденную из «Вулвортса» по приколу. Пыльные бутылки, стыренные из бара, полароидный снимок грудей Лэйси, предназначенный для какой-то дурацкой задумки, о которой я уже и не помнила.
Откуда мама узнала, что надо искать: ей на работу позвонила некая «неравнодушная подруга», в качестве которой выступала никакая не неравнодушная и никакая не подруга, а Никки Драммонд собственной персоной, сдуру вознамерившаяся разрушить мою жизнь.
Вот что мама сказала:
– Ты разочаровала меня. Ты меня опозорила. Ты, разумеется, под домашним арестом. Ты не та дочь, которую я воспитывала. Ты недоразумение. Тебе повезло, что я не вызвала полицейских. Ты лишилась моего доверия. Ты будешь заглаживать свою вину. Ты больше никогда не увидишь эту Лэйси.
Я не плакала. Я не предала Лэйси, не в тот раз, не вслух. Я признала, что виновата, только я одна, что это моя идея, мое преступление, и если собственная мать сдаст меня копам, я с удовольствием скажу им то же самое. Я заявила, что она не сумеет разлучить меня с Лэйси, что не ей распоряжаться моей жизнью, что Лэйси Шамплейн моя единственная «неравнодушная подруга», что Лэйси
