Пеликан - Мартин Михаэль Дриссен
— Я не знаю, как он заводится! — крикнул Андрей.
— Поверни ключ, надави и газуй потихоньку! — посоветовал Маркович и пошел по открытому полю с Калашниковым наготове.
Наверное, он герой.
Обстрел города не продлился и недели, в отличие от многодневных осад, как это было ранее с крупными городами на юге. Все превратилось в дымящиеся обломки буквально за день. Люди не понимали, что произошло: будто их тысячелетнюю историю стерли всего за пару часов, как наспех перевернутую страницу ненужной книги. Все решал победитель, а побежденная сторона на ход событий никак не влияла, и население, пытаясь избежать ада, до самого последнего момента не осознавало, что война идет не между мужчинами — враг хочет уничтожить их всех. Дворец был разрушен, башня знаменитого музея часов рухнула на площадь. Новый район на холмах, построенный во времена расцвета Тито, превратился в лоскутное одеяло пожарищ. Бетонные блоки, многие годы лежавшие на обочине улицы Миклоша Зриньи, бульдозерами сдвинули на дорогу, чтобы встретить надвигающегося врага баррикадами. Добровольцев, решивших нанести на госпиталь большой красный крест, смели с плоской крыши пулеметным огнем низко парящих истребителей, будто пылинки. Пальмы по-прежнему спокойно окружали бульвар, но фасады домов на противоположной стороне теперь походили на выбитую челюсть.
Выбраться было практически невозможно: прибрежную дорогу на севере бомбили и обстреливали с моря, а поток беженцев блокировали собственные военные конвои. Единственным направлением для беженцев из горящего города оставалась соседняя страна за скалистыми хребтами. Поэтому люди по бесчисленным тропинкам и дорожкам взбирались на холмы, а многим приходилось уповать только на фуникулер — этот ненужный реликт времен кайзеров и эрцгерцогов.
Чтобы контролировать человеческий поток, Андрей вооружился крюком для люка резервуара. Стариков и немощных пропускали вперед, остальным приходилось подниматься по извилистой тропинке на своих двоих. Исключение делалось только для семей с тремя и более маленькими детьми, тем, кого он лично знал, и при необходимости вооруженным ополченцам. Это был величайший момент всей его жизни, и ему казалось, будто готовился он к нему всегда, еще когда вскрывал письма, чтобы отделить добро от зла.
— Назад! — предупреждал он, указывая крюком. — Вы — да, а вы — нет. Места уже почти нет. Заходите, господин Шмитц!
Но старый Шмитц отказался:
— Дай-ка этот крюк мне, мой мальчик, а сам пока подними вагон наверх. Я тут тебя заменю.
— Тогда вы, — велел Андрей беременной женщине, зашел внутрь и отпустил тормоза.
Переполненный вагон начал медленно взбираться в гору, Андрей время от времени убирал руки с руля, чтобы поправить маленькую фуражку, а в сине-сером небе происходило то, чего он не мог объяснить: полосы света и скопления серых облачков ненадолго появлялись, а потом исчезали.
Склон полз мимо медленнее, чем когда-либо, памятник героям будто нарочно прятался за вершиной холма. Колеса скользили, и Андрей боялся, как бы в месте расхождения дорога не остановилась, встретившись с сопротивлением стрелки. Не перегрузил ли он вагон? С Йосипом Тудманом, этим мерзавцем, такого бы не случилось.
Кроликов он не увидел, зато толпа людей позади стонала и жаловалась, призывая его не переживать из-за огромного веса, которым он нагрузил старый фуникулер, а лучше хорошенько прислушаться, будет ли наверху хоть какой-то транспорт. А он почем знает?
Обернувшись, он увидел внизу на тропинке мужчину в такой же фуражке, как у него, прорывавшегося вверх сквозь толпу беженцев. Это был Тудман. Он, очевидно, собирался помочь, зная, что поддерживать дорогу в движении можно только вдвоем.
Андрей прикинул, что окажется наверху гораздо раньше и успеет залить воду и начать спуск без необходимости смотреть Тудману в глаза. Тудману — мужчине в фуражке, которую он больше не имеет права носить. Если бы Тудман ее сдал, то как официальный начальник фуникулера Андрей мог бы носить эту фуражку — головной убор, более достойный его положения.
Он следил за фуражкой, которая с каждым изгибом тропинки становилась все ближе. Это час его победы, он — народный спаситель, а Тудман ему не нужен. С этим человеком, которого когда-то он считал отцом, а теперь разочаровался, ему не по пути. Более того, на нижней станции он не пустит в вагон Катарину и Любицу, которых заметил в конце очереди. Хотят выжить, пусть поднимаются по тропинке. Как маршал Тито, он тоже оборвал всякую сентиментальную связь с прошлым. Да и Шмитц им шанса не даст, в этом можно не сомневаться. У того есть все причины ненавидеть Тудмана, к тому же он считает, что всех умственно отсталых нужно ликвидировать. Папе Шмитцу можно доверять.
Вдруг череда гранатометных выстрелов обрушилась на склон — казалось, будто там очень быстро сажают серые деревца. Вагон добрался до перрона, и Андрей зафиксировал тормоза. Пока люди беспорядочной толпой взбирались по ступеням памятника, он присоединил шланг и принялся наполнять резервуар. Вода бурлила и брызгалась, олицетворяя собой жизнь для многочисленных сограждан. Андрей в безопасное место не поедет, он собирается писать историю.
Когда Йосип вышел на последний крутой отрезок, Андрей поехал. Его вагон спускался очень медленно, а значит, другой был совершенно перегружен.
Но это не имеет значения, лишь бы дорога оставалась в движении. Андрей стоял на посту, широко расставив ноги, один в своем вагоне, и время от времени делал подбадривающие жесты в сторону толпы людей на тропинке. Большинство не реагировало, а кто-то даже тряс сжатыми кулаками, очевидно разозлившись, что он не взял их с собой. Ему все равно, он выше этого. Кто, убегая, тащит с собой детскую коляску или телевизор? Он спускался в горящий город, а разрывы снарядов слева и справа поднимали столбы пыли, но Андрей оставался совершенно спокойным и хладнокровным, как пилот бомбардировщика в американском фильме, летящий сквозь заградительный огонь прямо к цели. Он слишком молод, чтобы иметь представление о смерти, в отличие от Йосипа, который, изможденный подъемом, откинулся на бронзовый сапог героя на том самом месте, где обедал в течение нескольких десятков лет. Он видел город, свой город, в огне и знал, что его уже не восстановить — по крайней мере, пока он жив. Он хватал ртом воздух и в паническом страхе, что сердце сейчас остановится, расстегнул рубашку, оторвав все пуговицы. Сейчас не время умирать, нужно пополнить следующий вагон, когда тот придет наверх. Пот ручьями струился по его телу, даже брюки и трусы были мокрые. Йосип с трудом поднялся. Вдалеке колонны беженцев шли по тропинкам мимо водохранилища, надеясь обрести безопасность в глубине страны или отыскать путь в Словению. Внезапно обзор стал шире — несколько бронзовых героев выстрелами смело
