Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
И только в такси я наконец спросила себя, почему, собственно, мчусь к человеку, которого – и тебе уже сообщила! – не люблю больше? Ведь час назад и сама была уверена, что в этой жизни мне нужна только ты. А тебе – я. Сама за тебя решила, воспользовавшись правом сильного. Вечным, подавляющим и порабощающим правом.
Но таксист (по моей же просьбе) гнал так, что я не успела найти ответа. Так и выскочила возле дома, который сама вычислила когда-то. В те неправдоподобные времена, когда следила за каждым шагом Егора Быстрова. Не выслеживала – боже упаси! – а следила измученными глазами раненого зверя.
Почему я так часто ассоциирую себя именно со зверем? Ведь не злость же имею в виду! Любви во мне больше, это я знаю наверняка. На тебя она льется потоком, Янка все время ворчит, что я тебя балую, а она одна воспитывает. Как бы, мол, лет через пятнадцать плакать не пришлось! По-моему, ей кажется, что она будет с нами вечно. Несчастная, никем не любимая дурочка. Твоя привязанность, наверное, останется самым теплым в ее жизни.
Ах да, о зверином во мне… Это интуиция, вот что. Чутье. Я всегда нутром улавливаю опасность, и тебе это, видно, передалось, раз ты вынудила меня проснуться, чтобы и все чувства мои пробудились.
И ты знаешь, мы ведь спасли его. Твоего отца. Моего возлюбленного и ныне, и присно, во веки веков. Я вызвала пожарную, едва выбравшись из такси, даже не посчитав, из его ли окон валит дым. Впрочем, разве я не стала бы тратить деньги на звонок, если бы вычислила, что пожар случился не в его квартире?
Потом я бросилась навстречу огню, уже набиравшему силу, все это не задумываясь, повинуясь некой высшей необходимости, когда иначе просто нельзя. Так что никакого геройства в том не было.
На лестнице между этажами я едва не запнулась о девчонку, скорчившуюся на ступеньках, и опять же не узнала, а угадала в ней Ксению, которую язык не поворачивается назвать твоей сестрой. Я не стала ничего у нее спрашивать. Даже взглянула-то мельком и только потом поняла, что в руке у нее был пистолет. Как выяснилось позднее – обычная зажигалка. Но в тот момент, когда до меня дошло, что именно Ксения сжимала в руке, меня прошил такой ужас – сама едва не рухнула на ступени.
Что за гигантское усилие воли позволило мне добраться до квартиры на третьем этаже? Дверь показалась закрытой, и я уже приготовилась испытать свои «сериальные» навыки на деле: выбить ее ногой, плечом, чем угодно, лишь бы ворваться в квартиру, где мог погибнуть он. О его жене я тогда и не вспомнила, каюсь… Хотя умирать я вряд ли ее оставила бы. Как бы это ни было мне на руку. Это ведь совсем не то, что слегка стукнуть конкурентку по голове, понимаешь?
Кажется, мне было страшно. Наверное, очень страшно. Но почему-то я не помню этого. В память врезалось, как я защищала свое лицо, которым работаю, закрывала его локтем и, прищурившись, выглядывала в сгибе. Обожгла бы кожу – потеряла бы кусок хлеба. Твой кусочек… Об этом я не могла забыть даже в те минуты.
Егора я нашла на полу в одной из комнат. Еще немного, и огонь добрался бы по ковру до его головы… Я подхватила его под мышками и потащила к выходу, не заметив сразу, что над левой бровью и за ухом сочится кровь. Дочь дважды ударила его рукояткой пистолета-зажигалки, выполненной с максимальным правдоподобием и утяжелением.
Пока я стаскивала его по лестнице, подоспели пожарные и медики, мне даже не поверилось, что это не галлюцинация от страха. Егора отобрали, положили на носилки и бегом унесли в машину, где, наверное, был аппарат с кислородом или что-то вроде этого. Я не пыталась увязаться с ним. У меня вообще возникло ощущение, будто я больше не сдвинусь с места…
– Там еще может быть женщина, – на то, чтобы ухватить за рукав пожарного, сил все-таки хватило.
Он кивнул, мгновенно успокоив меня, и скрылся в подъезде. О Егоре я почти не волновалась: он застонал, когда я тащила его по лестнице, значит, был жив. Его не могут не спасти. У него ведь маленькая дочь.
Ты спала, когда я вернулась. Так крепко и спокойно спала, будто знала, что мне удалось сделать то, ради чего ты меня разбудила. Яна допивала на кухне тысячную чашку кофе, глаза у нее были совершенно дикие. Удивившись, что она не выбежала мне навстречу, я прокралась в кухню, и Янка вдруг, заскулив, бросилась мне в ноги.
– Ты что это? – Я отскочила, но она успела схватиться за джинсы.
– С ним что-то случилось, да? От тебя дымом пахнет. Что-то случилось из-за меня…
– Да почему же из-за тебя? – не поняла я.
Она затихла, сгорбившись, волосенками подметая пол. Потом едва слышно пискнула:
– Это я послала ему те фотографии.
– Ты?!
– Сняла Пуську, пока тебя не было… Я просто не могла смотреть… Ты ведь достойна счастья!
– Как ты узнала, кто он?
– Я… Я в твой дневник залезла… Ты оставила ноутбук в ждущем режиме, и я заглянула… Я думала, он сразу же уйдет к тебе! Он должен был…
– Он ничего мне не должен.
Осторожно высвободив ногу, за которую она продолжала цепляться, я включила чайник: каждый вечер напивалась с молоком, чтобы кормить тебя ночью.
– Такси ждет, – сказала я, открывая банку сгущенки. – Я оплатила вперед, можешь идти.
Сзади раздалось шебуршание, видно, Янке не сразу удалось встать. Признаюсь, было и жаль ее, такую несчастную дурочку, но я не могла позволить кому бы то ни было без спроса вмешиваться в нашу с тобой жизнь.
– Мне прийти завтра? – произнесла она еле слышно.
Наверное, еще и ручки к груди прижала, как обычно делала, умоляя меня о чем-нибудь.
– Завтра у меня выходной. – Я, не стесняясь, облизнула палец. – Я позвоню, если ты мне понадобишься.
– Ты не позвонишь…
Знаешь, она оказалась права, я больше не пустила ее в наш дом, поэтому ты ее и не вспомнишь. Наверное, ты должна сразу узнать это обо мне: я не выношу людей, которые затевают что-то за моей спиной. Даже если они одержимы только добрыми намерениями… В моем
