Лахезис - Юлий Анатольевич Дубов
— Вера Семеновна, а почему вы решили, что он меня послушает?
— Он тебя обязательно послушает. Потому что вы одного возраста. Потому что вы товарищи и говорите на одном языке. Это меня он слушать не станет. А ты найдешь, что ему сказать, чтобы он все правильно понял. Обещай мне, Костя. Поверь, что это для его же блага.
Я обещал. Хотя и не представлял себе совершенно, как я могу с Фролычем про это заговорить. А уж тем более объяснить ему, что Наташка-маленькая не его ноля ягода, что она из обслуги и ему в подметки не годится. Она когда по улице проходила, на нее все оглядывались, так она выглядела, а уж одевалась ну просто как где-нибудь на Бродвее, как сейчас вижу— она идет, черные волосы летят по ветру, глазищи зеленые, белый полотняный балахон с ручной вышивкой и светло-голубые джинсы как вторая кожа, проезжающие машины тормозят и сигналят, а она идет, будто не видит и не слышит, и только полуулыбка такая и рукой волосы с лица отбрасывает.
Дворняжка, ха!
Знаете, бывает так, что случается в жизни что-то такое важное, что потом про это много раз приходится вспоминать. Но вспоминается часто по-разному, так что через много лет уже и непонятно — так ли это было на самом деле или просто воспоминания в разные периоды друг на друга наслоились и суть дела заслонили совершенно.
Вот сейчас мне кажется, что я буквально сразу же после разговора с Верой Семеновной поверил в ее абсолютную правоту, будто откуда-то из космоса вошло мне в голову слово «приманка» и так больше никуда не уходило. До разговора я к Наташке-маленькой никак не относился — есть и ладно, даже хорошо, что есть, потому что из-за нее Фролыч Людку просто игнорирует, а как Вера Семеновна со мной поговорила, так я немедленно почувствовал, что она представляет собой очень серьезную опасность для Фролыча и что с этим надо что-то делать.
Вот это самое слово «приманка» у меня до сих пор в голове сидит, как если бы тропинка в лесу, на ней капкан, замаскированный чем-то для Фролыча очень привлекательным, и он по этой тропинке бежит не задумываясь ни на секунду, и еще несколько шагов — и капкан захлопнете^
А с другой стороны, если бы я так вот сразу все понял, то я бы наверняка предпринял какие-нибудь действия, постарался бы Наташку и Фролыча как-то развести, наплел бы Фролычу про нее всякие небылицы, как мне Вера Семеновна подсказала, или еще что придумал, но ничего такого я припомнить не могу.
Единственное, что было, так это я Людке про Наташку-маленькую рассказал. Что есть такая девица, которая хочет Фролыча окрутить и вьется вокруг него, но все это, дескать, в пользу бедных, потому что она дура, стерва и все такое, и Фролыч ею тяготится, но не знает, как от нее избавиться, от этого сильно страдает, и ему надо как-то помочь, только я не знаю как.
На этом наши с Людкой посиделки вдвоем закончились. Стали мы везде втроем появляться — я, она и Фролыч. Людка придумывала, куда бы нам втроем пойти — в театр, или в кафе, или на вечер куда-нибудь, а я звонил Фролычу и говорил, что вот у нас такие и такие планы, и не хочет ли он присоединиться. Фролыч знал, конечно, как я к Людке отношусь, и всегда практически соглашался, потому что думал, что Людке со мной скучно и неинтересно, а если он с нами пойдет, то все будет хорошо, и Людка в результате таких частых встреч может привыкнуть к моему обществу, у нее выработается на меня правильный положительный рефлекс, и потом мы с ней сможем уже вдвоем везде ходить, без его участия.
А я все это планировал потому, что, чем больше времени Фролыч будет проводить с нами, тем меньше он будет видеться с Наташкой. Ее, кстати говоря, эти наши совместные мероприятия ужасно злили, и она Фролычу закатывала скандалы и истерики, а он такое сильно не любил, да и сейчас не любит, ему нравится, когда жизнь протекает спокойно.
С Верой Семеновной у меня больше никаких разговоров не было, но того, что Фролыч стал больше времени проводить с Людкой, она не заметить не могла, и это ей, несомненно, нравилось.
А дальше произошла одна история, которой я сначала значения никакого не придал.
Дело было днем. Я шел по улице Горького мимо ресторана «Минск», совершенно случайно посмотрел в окно и увидел внутри за столиком Веру Семеновну. На столе было много всякой еды, стояла бутылка вина, но она ничего не пила и не ела, а что-то очень энергично говорила и все время махала правой рукой. А напротив нее сидел очень знакомый мужчина, который слушал все, что она говорит, я пригляделся и узнал Николая Федоровича. Он к тому времени вырос по службе и стал вторым секретарем райкома партии — мне про это Фролыч рассказал как-то.
Я немного постоял сбоку, чтобы меня не было видно. Вера Семеновна еще немного порубала воздух рукой, а потом полезла в сумочку, достала носовой платок и стала вытирать глаза. А Николай Федорович взял ее за запястье, стал успокаивать, потом сам начал говорить что-то, а Вера Семеновна слушала его, кивала головой и лицо ее менялось на глазах — будто перед ней раскрывались дали светлого коммунистического будущего. Николай Федорович говорить закончил, разлил вино по бокалам и Вере Семеновне подмигнул — он ко мне вполоборота сидел, так что мне это хорошо видно было. Вера Семеновна ему улыбнулась, и они чокнулись.
Первое впечатление у меня было, что Вере Семеновне надоело вдовствовать, и у нее роман с Николаем Федоровичем. Он-то уж точно человек из ее круга. Так я про себя подумал тогда и больше про эту встречу не вспоминал.
Потом была короткая заметка в «Правде», а вслед за ней длинные статьи в «Известиях», «Труде» и целый разворот в «Литературке» — про разоблаченную
