Лахезис - Юлий Анатольевич Дубов
Ну я и не стал тогда с Фролычем про это говорить. Потому что он и вправду ничем помочь не мог. Но когда он свой список практически закончил отрабатывать и стал обжиматься с Наташей-маленькой, я вдруг почувствовал, что появился у меня шанс.
Я понимал, конечно, что даже если бы не Фролыч, то у меня с моей внешностью вариантов все равно не было никаких. Вот в школе на танцах, например, если девочка чувствовала, что я встал и иду через зал именно в ее сторону, она сразу начинала тревожно озираться по сторонам, а потом либо отворачивалась, либо загораживалась от меня подвернувшейся под руку подругой, либо просто быстро-быстро линяла в сторону двери.
Так что если мне и доводилось с кем потанцевать, то с уж с совсем какой-нибудь нерасторопной уродиной, и все равно эта уродина не знала, куда ей девать глаза и смотрела во время танца преимущественно в пол.
А вот Людка от меня никогда не шарахалась, как раз наоборот. И вообще она любила со мной разговаривать. У нас тема была — ну, вы догадываетесь, конечно, какая, — которую мы могли бесконечно долго обсуждать. Надо ли Фролычу поступать в боксерскую секцию, что он себе думает про сдачу зачетов — времени всего ничего осталось, а он даже не приступал, да понравится ли ему «Пора, мой друг, пора» Аксенова, ну и все такое. Фролыч, Фролыч, кругом Фролыч…
Но хоть и был у нас для разговоров кругом Фролыч, а все же, если молодой человек и девушка проводят вместе много времени, то возникает какой-то такой особый контакт. Главное тут было то, что ее моя внешность не пугала. А еще — общность интересов. Скажем, увижу, что она читает что-то, туг же достану в библиотеке или у знакомых, за ночь прочту — вот уже и контактик. Или с музыкой: я в ней ни ухом ни рылом, а она все Сибелиуса расхваливает, так я этого Сибелиуса сколько нашел, столько и купил, по пять раз прослушал и стал ей заводить, когда она приходила. И вот уже маленькая победа — сидим как-то, разговариваем про Матисса, а она посмотрела на меня задумчиво и говорит:
— Знаешь, мне с тобой так уютно, Квазимодо… как ни с кем… будто бы меня со всех сторон обволакивает что-то теплое и мягкое… не оказывающее сопротивления. — И поцеловала меня в щеку.
А буквально на следующий день у меня случился разговор с Верой Семеновной, матерью Фролыча. Она встретила меня во дворе и сказала, оглядываясь на окна:
— Костя, нам надо серьезно поговорить, только не здесь. Ты никуда не торопишься? Давай пройдемся до сквера и обратно.
Мы вышли на улицу. Вера Семеновна заметно нервничала.
— Я знаю, — наконец начала она, — что ты дружишь с Гришей. Я хочу попросить тебя об одном большом одолжении. Только ты должен дать мне честное слово, что Гриша об этом разговоре не узнает. Ну как?
У меня от Фролыча никаких секретов не было, да и быть не могло. Я подумал и сказал, что честное слово дать не могу, но если решу Фролычу про этот разговор рассказать, то сперва ее предупрежу. Она подумала и сказала:
— Ну ладно. Хорошо, что ты со мной так откровенен. Я только хочу, чтобы ты понял, что дело это очень серьезное, и от него зависит все Гришино будущее. Я говорила с Настей, и она мне сказала, что к Грише приходит одна девушка, Наташа кажется. Ты про это что-нибудь знаешь?
Я кивнул.
— А тебе известно, насколько далеко зашли их отношения?
— Вера Семеновна, — ответил я, — мы с Гришей эти вопросы не обсуждаем. Даже если бы знал, я бы вам все равно не сказал, потому что про это вам лучше у самого Гриши спросить.
— Так вот я сообщаю тебе, что отношения у них зашли очень далеко. Настолько, что они всерьез обсуждают свадьбу. Про это тебе что-нибудь известно?
Я решил не хитрить и честно сказал, что да, известно.
— Это очень большая глупость, Костя. Я эту девушку никогда не видела, Гриша специально так устраивает, чтобы к моему возвращению с работы ее уже у нас дома не было, но кое-что я про нее знаю. Во-первых, она совершенно невоспитана. Она звонит нам домой и, знаешь — «Гришу можно?» — и все, ей даже в голову не приходит поздороваться или сказать «пожалуйста», просто хамка какая-то. Совершенно распущенная и развратная особа. Мне Настя кое-что рассказала. И я навела справки. И она, и родители ее — люди не нашего круга. Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я? У нас военная семья, Петр Авдеевич был очень высокопоставленным человеком, а у нее отец работает в торговле.
Слово «торговля» она произнесла с брезгливостью и ледяным презрением.
— Гриша еще не знает жизни, он может думать, что все эти вещи ничего не значат или значат очень мало. Поверь мне, Костя, что это серьезное заблуждение. Если Гриша спутается с торговкой или с дочерью торговца, для него все будет кончено не начавшись. Сын заслуженного генерала, — и тут в ее голосе отчетливо прозвучала медная труба, — сын военного не может связать свою жизнь с обслугой. Дочь ученого какого-нибудь — пожалуйста. Да даже дочь рабочего, если угодно, лишь бы умела себя вести в приличном обществе. Но никаких магазинов, ресторанов, прачечных и подобного всякого в семье быть не должно. Ты понимаешь меня, Костя? Я хочу, чтобы ты, не ссылаясь на этот наш разговор, по-товарищески, знаешь ли, как это бывает между друзьями, объяснил Грише, что эта девица ему не пара. Меня он слушать не будет, а к тебе прислушается. Ты ему скажи, что она вульгарна, не умеет себя вести, что она погубит всю его жизнь, ну и все такое. Если ты хочешь Грише добра, можешь даже прибавить что-нибудь — что она легкого поведения, крутит одновременно с другими парнями…
— А вы про это откуда знаете?
— У меня, Костя, только один сын, и больше никого на свете нет. Я не позволю ему загубить свою жизнь. Я тебя прошу, как мать твоего друга, помоги ему и мне. Неважно, что ты ему, в конце концов, скажешь, но он должен понять, что летит в пропасть. Пойми, Костя, дело не в том, что он собрался жениться. Я считаю, что ему еще рано, надо сперва получить образование,
