Вера - Элизабет фон Арним
– Много людей? Ты хочешь сказать, что уже хотела бы, чтобы здесь толпились люди?
– Боже мой, конечно нет! – поторопилась с ответом Люси. – Конечно нет! Что ты, Эверард, я совсем не это имела в виду, – добавила она, положив руку на его руку и улыбаясь, чтобы развеять первые признаки набегающих на его чело облаков. И снова отбросила мысли о присутствовавшей в столовой служанке. – Ты же знаешь, мне никто, кроме тебя, не нужен.
– Вот именно, и я так думаю, – ответил, смягчившись, Уимисс. – И мне никто не нужен, кроме тебя.
«Это та же горничная, что была здесь при Вере?» – невольно подумала Люси, стараясь при этом сосредоточить все свое внимание на Уимиссе.
– Какие очаровательные калужницы! – громко восхитилась она.
– О да, я их уже заметил. Они прелестные, правда? Это цветы моего дня рождения, – и повторил свою формулу: – Это день рождения мой и весны.
Но Люси, естественно, не знала об особом ритуале, поскольку это был первый для нее день рождения Уимисса, к тому же она уже поздравила его несколько часов назад, когда он проснулся и увидел, как она с любовью смотрит на него, поэтому всего лишь высказала резонное, но крайне неудачное соображение, что, кажется, официально весна наступает двадцать первого марта – или двадцать пятого? Нет, двадцать пятое – это Рождество, она не это имела в виду…
– Вот ты всегда что-нибудь такое скажешь, а потом говоришь, что не это имела в виду, – прервал ее крайне огорченный Уимисс: уж Люси-то должна была понять аллегорический смысл этой формулы! Если б это была Вера, но даже Вера понимала, что к чему! – Хорошо бы ты с самого начала говорила именно то, что имела в виду, так было бы намного проще. Так что же ты действительно имела в виду?
– Уже не помню, – робко ответила Люси, потому что она снова его обидела, и на этот раз даже приблизительно не могла представить, чем именно.
XVII
Однако он смог преодолеть обиду, чему поспособствовало великолепно приготовленное суфле. К тому же Люси смотрела на него с нежностью и она впервые сидела с ним за одним столом в его любимом доме – его давняя мечта о том, как она, его маленькая любовь, будет сидеть с ним здесь, воплотилась, и он постепенно восстановил расположение духа и улыбнулся ей.
Но все-таки как сильно она способна его обидеть, подумал Уимисс, это все потому, что он так сильно ее любит. Ей следует быть повнимательней. Ее влюбленный Эверард стал очень чувствительным.
Думая так, он, пока меняли приборы, пристально смотрел на нее.
– Что случилось, Эверард? – обеспокоенно спросила она.
– Просто думаю о том, как сильно я тебя люблю, – и он положил руку на ее руку.
Она покраснела от радости, лицо ее мгновенно озарилось счастьем. «Мой Эверард», – прошептала она, глядя на него в ответ и совершенно позабыв о присутствии служанки. Какой он милый! Какая она глупая, что так расстраивается из-за его обидчивости. Потому что по самой сути своей он очень сильный и простой. Всем своим сердцем он принадлежит ей. Все остальное – мелочи, ничего не значащие детали.
– Кофе мы выпьем в библиотеке, – объявил он, поднявшись из-за стола и направляясь к дверям. – Пойдем, моя маленькая любовь, – бросил он через плечо.
В библиотеке…
– А не можем ли мы… Выпить кофе в холле? – спросила Люси, медленно вставая.
– Нет, – сказал Уимисс, помедлив около висевшей на стене между двумя окнами увеличенной фотографии.
Он некоторое время ее рассматривал, потом провел по покрывавшему ее стеклу пальцем – очевидно, что с него давно не стирали пыль.
– Взгляните, – сказал он, показывая свой палец горничной.
Горничная взглянула.
– Итак, вы молчите, – произнес он после минутной паузы, во время которой горничная таращилась на палец, а Люси, которую снова застали врасплох, в нерешительности стояла возле своего стула. – И неудивительно. Потому что вам нечего сказать в оправдание своей небрежности.
– Лиззи… – начала горничная.
– Не перекладывайте все на Лиззи.
Горничная снова погрузилась в молчание.
– Пойдем, моя маленькая любовь, – сказал Уимисс, поворачиваясь к Люси и протягивая ей руку. – Любой расстроится, обнаружив, что с его собственного отца даже пыль не стирают.
– Это твой отец? – Люси поспешила к нему, не высказав никаких соображений по поводу уборки.
Да, этот господин мог быть только его отцом. Это был Уимисс, разросшийся до громадных размеров, Уимисс очень старый, Уимисс недовольный. Фотография висела так, что, куда ни повернешься, куда ни пойдешь, от взгляда старшего Уимисса все не скрыться. Он надзирал за Люси со своего места между двумя окнами в ее первый ленч в этом доме, подумала Люси, и он надзирал за Верой в ее последний ленч.
– Как давно здесь этот портрет? – спросила она, глядя в недовольные глаза отца Уимисса.
– Как давно? – переспросил Уимисс, подталкивая ее к выходу, потому что ему хотелось кофе. – Я и не помню. Полагаю, с того момента, как я здесь живу. Он умер пять лет назад. Он был чудесный старик, дожил почти до девяноста. И часто здесь гостил.
Напротив этой фотографии, возле двери, которая вела в холл, висела еще одна, тоже большого размера. Входя в столовую, Люси не заметила этих фотографий, потому что свет из окна бил ей прямо в глаза. Теперь же, когда Уимисс подтолкнул ее к двери, она буквально уткнулась в нее лицом.
Это была Вера. Она поняла это сразу, да если бы и не поняла, то он все равно сообщил ей безразличным тоном, как будто знакомя их друг с другом:
– Вера.
– Вера, – повторила, едва дыша, Люси.
И эта фотография тоже следила за ней глазами.
Судя по наряду, фотография была сделана лет двенадцать назад. Вера была снята в полный рост, в повседневном платье, однако со шлейфом, который струился по ковру, у платья был высокий ворот и свободные широкие рукава. Она казалась очень высокой, у нее были длинные тонкие пальцы. Темные волосы подняты от ушей и заколоты в высокий пучок. Лицо худое, на нем были, казалось, одни глаза – очень большие темные глаза, которые с недоверчивым удивлением смотрели на Люси с этой невероятной, абсурдной фотографии, а рот ее слегка кривился, словно она сдерживала смех.
Люси замерла, глядя на нее. Так вот какая она, Вера. Ну конечно. Она всегда знала, что она
