Сергей Мстиславский - Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках
Мертваго вошел. Риман улыбнулся ему навстречу, и на душе поручика окончательно стало легко.
— Набирается понемножку… — Риман кивнул на лежавший перед ним список: "Расстреляны на станции Люберцы", и Мертваго увидел на первом же месте прямым и твердым римановским почерком: "Рейн, А. П., учительница".
— Как у вас?
Мертваго засмеялся счастливым смехом:
— Откопал жандарма из погреба. Он вам докладывал? По обыску в поселке найдено… некоторое количество оружия. В школе — как и следовало ожидать ничего. Помощницу Рейн я задержал первоначально. Но она оказалась невинной.
Смерть Грошикова
— Капитан Майер! Это все ваши? Поставьте их в ряд…
Риман подошел к отдельно стоявшей кучке арестованных. Их было одиннадцать. С ним вместе подошел жандарм — тот самый, погребной Якубиков.
— Все взяты вместе?
— Так точно. В трактире. Слесаря: с завода Пурдэ. Кроме одного. Майер показал на высокого бритого мужчину в шубе.
— У этого при задержании отнят револьвер. По фамилии он Поспелов.
Риман кивнул:
— В сторону. Так. Слесаря? Значит, совещание было?
— Помилуйте, ваше превосходительство, чай пили. А я и вовсе сторона. Даже не за ихним столом и сидел. Риман оглянул говорившего:
— Ты что — мужик? Крестьянин обрадованно закивал:
— Православный, как же! Деревня тута — рукой подать: меня всяк человек знает.
— Как же ты, православный, на такое дело пошел? — Полковник покачал головой. — К слесарям припутался? А ну, стань в сторонку, к высокому.
Он помолчал, всматриваясь в лица. Потом протянул руку и ткнул в грудь молодого рабочего:
— Этого.
Майер зацепил рабочего пальцем за воротник под бороду и отвел к высокому и крестьянину. Риман сделал шаг вправо вдоль шеренги:
— Этого. Еще шаг. — Этого.
Дойдя до левого фланга, он окликнул:
— Сколько, капитан?
— Шестеро, господин полковник.
— Маловато. — Риман снова медленным шагом пошел вдоль шеренги. — Разве вот этого?
Майер подошел и взял за плечо худого низкорослого рабочего в заплатанной, но опрятной короткой ватной куртке.
Риман усмехнулся:
— В чем душа держится, а туда ж… бунтовать! Приобщите его к коллекции.
Он оглядел очень пристально четверых остальных и махнул брезгливо рукой:
— Эти — действительно случайные. Гоните их в шею. Пусть за нас Бога молят.
Отвернулся и пошел к вагону. Майер догнал:
— Кому прикажете… экзекуцию?
Риман ответил на ходу:
— Вы начали — вы и кончайте. Возьмите полуроту.
— Постойте-ка, полковник! — окликнул голос. Риман обернулся. Высокий шагнул к нему, запахивая шубу. — Ну ежели пришло к тому, чтобы помирать, так помирать под собственным именем. Я — Ухтомский.
По платформе прошло движение. Даже у Римана чуть дрогнуло лицо. Об Ухтомском, о том, как он вывел поезд с железнодорожной дружиной под перекрестным пулеметным и ружейным огнем, прорвав наглухо, казалось, мертвой хваткой замкнутое кольцо царских войск, по Москве уже слагались легенды.
Жандарм подбежал иноходью.
Ухтомский засмеялся ему в лицо:
— Ворона! Два раза обыскивал, три раза допрашивал, а стоило мне усы снять — и уже не опознал. Даром тебе деньги платят.
Риман и офицеры вопросительно смотрели на жандарма. Он кашлянул смущенно и подтвердил:
— Действительно. Он самый. Ухтомский.
Риман помолчал, наклонив голову набок, как будто в знак уважения. Затем сказал медленно:
— Вы храбрый человек. Я уважаю храбрых. Хотя бы и врагов. Имеете какие-нибудь пожелания? Ухтомский подумал немного.
— Разве вот… шубу, деньги, часы — жене.
— Будет исполнено. Еще? — Полковник прищурился, соображая. — Может быть, священника?.. Я согласен дать вам возможность умереть как христианину.
— Мне? Или всем?.. — Ухтомский оглянулся на остальных осужденных.
Риман помолчал, пожевал сухими губами и ответил нехотя:
— Хорошо. Пусть всем.
— "Непостыдные кончины живота нашего…" — церковным распевом, звучно и смешливо произнес Ухтомский. — Что ж, посылайте за отцом духовным. Подождем.
Он перевел взгляд на поезд, на железнодорожное полотно, изгибом уходившее в снежную даль. Зрачки сверкнули.
Риман перехватил этот взгляд и сказал без насмешки:
— Ждете своего поезда? Не будет.
* * *Уже начинало смеркаться, а исповедь все еще шла. Капитан Майер нервничал, в десятый раз подходя к двери телеграфной, в которую уединился священник с арестованными. Он дважды докладывал Риману, но Риман только потер довольным жестом руки:
— Пари держу — это штуки Ухтомского. Орел! Он или ждет выручки — что, впрочем, невероятно, — или выигрывает время до темноты: они готовят побег, слесаря, будьте уверены.
Адъютант приоткрыл дверь купе:
— Батюшка просит принять.
Полковник посмотрел в окно:
— Еще светло все-таки. Я думал, они его дольше проволочат. Проси.
Священник, старенький, вошел, испуганно тряся седой клочкастой бородкой. Риман встал, сложил ладони горсткой, подошел под благословение.
— Прошу, ваше преподобие. — Полковник указал на диван. — Изволили узнать на исповеди что-либо для блага государства существенное? Пришли сообщить, по долгу верноподданного?
Священник перевел дух, выпростал из-под шубы большой позолоченный крест на жидкой цепочке и взялся за него обеими руками.
— Предстателем к вам… по долгу пастырскому. Тайной исповеди… и саном иерейским свидетельствую: не повинны. Единый и был — Ухтомский. Но и сей перед лицом Божиим умягчился: каялся, в слезах… А прочие все и вовсе не причастны… ни к коей смуте…
Риман сощурился и похлопал священника по коленке:
— Бросьте, батюшка. Точно я не знаю, что было. Исповедовались? Вранье. Никто не исповедовался. Ухтомский каялся? Вранье. И не думал каяться. А просто они вас припугнули…
Священник приподнял ладони, словно защищаясь, но Риман продолжал так же ласково и так же беспощадно:
— Я же вас не виню… Я же понимаю по-человечески: приход, попадья, коровка, свинки, уточки… что еще… Откажешься предстательствовать — еще в самом деле напакостят…
— Христом Богом свидетельствую… — начал священник. Риман нахмурился:
— Бросьте, я сказал. Если вы будете самому себе вопреки настаивать, разговор наш может принять другой оборот и… не в обиду вам будь сказано, попадья ваша и шерсти от вас не найдет.
Он встал.
— Виновных отобрал я. Сам. Я в своем глазе уверен. Я узнаю сукиного сына социалиста, хотя б он был трижды оборотень. Мне ни документов, ни допросов не нужно: я чутьем чую. Понятно? Раз я расстрелял — никаких «невинных» быть не может. Вы отысповедовали преступников. Именно в таких выражениях вы составите рапорт о совершенном вами таинстве, потому что исповедь могла дать только признание их в мятеже и убийствах. Вот в таком тексте уместно писать и о слезах и раскаянии, особенно Ухтомского: здесь полная воля вашим пастырским чувствам. Это будет назидательно. Вы меня поняли? — Он открыл дверь и приказал адъютанту: — Выдайте его преподобию двадцать пять рублей за требу.
Священник поспешно поднял руку и благословил Римана:
— Покорно благодарю. И… не взыщите, господин полковник. Правильно вы определили. Воистину провидец…
* * *Риман вышел к самому выступлению полуроты. Майер вел перекличку осужденных, проверяя список.
— Лядин Иван.
— Я.
— Крылов Сергей.
Молча выдвинулся вперед пожилой рабочий.
— Фунтов Алексей.
— Фунтов? — Риман усмехнулся. — Забавная фамилия, Майер, что?.. — Он внимательно осмотрел Фунтова. — А полушубок у него хороший. И шапка. Зажиточный, очевидно.
Он подумал и сузил зрачки.
— Ступай домой.
Фунтова шатнуло. Он дикими глазами глянул на полковника:
— То есть это… как… домой?
— Да так: к жене под подол, — засмеялся Риман. — Я вижу: ты меньше других виноват. И священник о тебе говорил хорошо. Ты исправишься.
Фунтов оглянулся на товарищей. Шесть пар глаз пристально, точно не веря, смотрели на него. Фунтов шевельнулся и застыл опять. Риман заложил жестом небрежным руку за борт шинели.
— Стыдно бросать товарищей? Неудобно, а? Они через десять минут будут лежать на снежку, собакам на корм, а ты — на перине с женой? — Он усмехнулся сухой издевательской улыбкой: — Да, да, я понимаю: выходит вроде предательства.
— Иди, Фунтов! — сказал громко и резко Ухтомский и протянул руку. Прощай, будь здоров.
Фунтов всхлипнул и схватил протянутую руку. Полковник щурился, наблюдая. Ухтомский повернул Фунтова за плечо лицом к выходу со станции. Иди, да не оглядывайся. А то будет как в сказке. Риман одобрительно качнул головой и сказал вполголоса Май-еру:
— Я говорю: орел! Кончайте перекличку, капитан. Темнеет. Майер откозырял и выкликнул:
