Сергей Мстиславский - Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

Мстиславский Сергей Дмитриевич

Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

Предисловие

В книгу вошли, казалось бы, разнородные материалы: рассказы профессионального писателя Сергея Мстиславского (псевдоним Масловского), основанные на действительных фактах, без фантазий и придумок, но воспринимающиеся как нечто весьма необычное, и записки очевидца предреволюционных и революционных событий, младшего офицера, прошедшего три года войны и получившего офицерский чин за военные подвиги солдатом, выходца из крестьян Дмитрия Оськина (видимо, для благозвучия именует себя Олениным). Однако оба эти произведения, оказавшиеся под одной обложкой, дополняют друг друга, подтверждают достоверность и правдивость — но не правдоподобность! — своих авторов. По происхождению Мстиславский и Оськин из разной социальной среды, но судьбы их во многом похожи. Оба фронтовики, свидетели Февральской революции и Октябрьского переворота. Оськин — делегат Всероссийского крестьянского съезда, созванного эсерами. Мстиславский в октябре 17-го работает в Смольном (куда не раз наведывался по делам Оськин). Оба участники гражданской войны.

Мстиславский принадлежал к партии эсеров — самой популярной в те времена в народе и самой многочисленной, а выросший в крестьянской, пусть крепкой, семье Оськин (Епифанский уезд Тульской губернии) не торопился примкнуть к большевикам или эсерам, колебался, хотя стремительные события заставили его с головой погрузиться в революционные дела, приведя волею случая в стан большевиков. Брат его, слесарь трамвайного депо, поддерживает программу эсеров. Другой брат, рабочий Путиловского завода, стоит за меньшевиков. Наступает время, когда они перестают понимать друг друга Не в этом ли одна из причин будущей братоубийственной гражданской войны?

Оськину довелось встречаться со многими известными в истории личностями. Он слушает речи главноуговаривающего вести войну до победного конца масона и главы Временного правительства Керенского, прапорщика Крыленко — впоследствии главковерха и прокурора Республики, большевиков Ленина и Каменева. Он беседует со Свердловым и Кагановичем, Спиридоновой, Чхеидзе и Авксентьевым. В Кишиневе встречается с комиссаром Рошалем, провозгласившим еще при Временном правительстве Кронштадтскую республику (его имя почему-то до сих пор носит городок в Подмосковье — бывший Христов Брод).

Записки Д. Оськина интересны и тем, что в них приводятся подлинные исторические документы — воззвания, прокламации, листовки, телеграммы, армейские приказы. А вот о судьбе Дмитрия Оськина после 17-го года ничего не известно. Она потерялась в тумане исторического прошлого.

Значительно больше знаем мы о Сергее Мстиславском. Книгой его "Грач птица весенняя", рассказывающей о жизни революционера Н. Баумана, зачитывалось не одно поколение школьников нашей страны. Сергей Дмитриевич родился 4 сентября 1876 года в Москве в семье военного, профессора военной академии. Окончил естественное отделение Петербургского университета. Еще будучи студентом, бывал в научных экспедициях, исследовавших малодоступные районы Средней Азии, о чем тогда же рассказал в опубликованных очерках. Занимался Мстиславский и научной работой по антропологии и истории.

За революционную деятельность в 1910 году он был заточен в Петропавловскую крепость. Освободила его Февральская революция, описанная им очень точно в книге очерков "Пять дней".

После гражданской войны Сергей Мстиславский занимался литературным трудом и одновременно работал в издательстве "Большая Советская Энциклопедия". С 1925 года публикует романы "Крыша мира", "На крови", "Союз тяжелой кавалерии", "Без тебя". Романы эти сейчас позабыты, хотя напряженным сюжетом и авантюрными приключениями героев, без сомнения, могут заинтересовать и современного читателя.

Сергей Мстиславский руководил семинаром Литературного института и продолжал писать романы, пьесы и киносценарии, рассказы и статьи, переводил поэму Низами. Умер писатель 22 апреля 1943 года в эвакуации в городе Иркутске в возрасте 67 лет. В заключение хочу сказать об очевидной необходимости этой книги для сегодняшнего читателя. Перед нами свидетельства очевидцев бурной эпохи революций, объективные и беспристрастные, почти не подвергшиеся влиянию партийной тенденциозности и пропагандистским ухищрениям.

В рассказах С. Мстиславского о предвоенной жизни офицеров русской армии чувствуется атмосфера духовной деградации, которая окутывает любую армию в мирное время: ведь армию готовят для войны, и мир на нее, как правило, действует расслабляюще. Вполне понятно, что на фронте офицеры, будучи традиционно отгорожены от солдатской массы, продолжают пьянствовать, картежничать и даже мародерствовать (особенно высшее офицерство). А это хорошо подмечено в дневниковых записях Д. Оськина. В этом наряду с безудержной демагогической пропагандой революционеров, вероятно, заключается причина разложения армии, а в итоге и будущего крушения Российского государства.

Сравнивая давно прошедшие времена с днем сегодняшним, с удивлением обнаруживаем, как много похожего в обстоятельствах и тенденциях в жизни теперешней армии. Потеря престижа, ясной цели развития, необеспеченность и заброшенность армии могут привести к катастрофе. Каждый военный, да и просто гражданин, должен сделать для себя выводы и искать пути преодоления надвигающегося краха.

Прошлое, которое представлено в "Откровенных рассказах", напоминает нам о необходимости действовать решительно, без всяких оглядок на сиюминутные обстоятельства, настойчиво предупреждает: будущее в руках энергичных и помнящих об ответственности за него наших современников.

В бытность полковника Платова командиром N-ского гусарского полка означенный штаб-офицер на вопрос: "Не приходится ли он внуком знаменитого партизана Платова, патриотически воспетого по заслугам его в Отечественную войну поэтом Жуковским", отвечал неизменно:

— Отнюдь. Происхожу по прямой линии от лесковского Платова из «Сказа» о тульском Левше. Отчего и предвижу: по расхождению мыслей с августейшей политикой — буду, подобно оному мужественному старцу, "лежать на досадной укушетке и курить жуков табак без перестачи".

Что ныне и оправдалось.

Из записей архивариуса N-ского гусарского полка за 1913 год

Теперь все это уже — дела минувших дней и предания старины, хотя и неглубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, поскольку только для нас они имеют уже характер "баснословного склада легенды", во вражеском же окружении нашем, за рубежом, — они живы.

Н Лесков. "Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе".

Разговор о чести

Сорочинского драгунского ее императорского высочества великой княжны Анастасии Николаевны полка штаб-ротмистр Энгельсов, отгоняв смену, шел домой. Он был хмур и даже нервен, что вовсе уже не полагается порядочному офицеру. Впрочем, основания к такому настроению были достаточные.

Честь!

Полковой командир именно так и выразился. Честь мундира. И потрудитесь в три дня это дело покончить.

В три дня. Легко сказать. Это же не дуэль: отмеряли шаги, подошел к барьеру и выпалил. А там попал не попал, все равно: честь — восстановлена. И даже битый по физиономии снова становится небитым.

Будь дуэль — было бы просто. Но здесь надо без промаха. Потому что дело — по-настоящему, о всей жизни. И не только своей. Если будут дети — о них. И о внуках. И о правнуках.

Честь. Имя.

Улица, пустая и пыльная, волоклась штаб-ротмистру под ноги узкой и щербатой панелью, цеплявшей каблук углами растресканных плит. И небо было пыльное, каких-то небывало грязных тонов. Скверно на небе, скверно на земле, скверно на сердце.

Анафемство.

Навстречу, вихляя из стороны в сторону, шел пьяный: мастеровой по обличью. Энгельсов туже сдвинул брови и сдержал широкий и сердитый свой шаг: только что случай был, с корнетом фон Дрейфельсом, его же полка. Так же вот точно на улице встретился с пьяным — как после оказалось, по акту судебно-медицинского вскрытия, сапожником. И так как офицеру не подобает кому-либо уступать дорогу, а сапожник от спиртного восторга пришел в забвение чинов и отличий, они столкнулись грудь в грудь. Корнет, конечно, сшиб мастерового, как броненосец шаланду, но тот, падая, зацепил корявыми пальцами серебряный офицерский погон, касаться которого, не оскорбляя чести мундира, может, как известно, только женская ручка во время вальса или при поцелуе. По счастью, корнет не растерялся и тотчас же рубанул со всего плеча по картузу — так что в протокол сапожника записали уже мертвеньким. Взыскания на Дрейфельса наложено не было — даже церковного покаяния, как полагается после убийства во время дуэли, — поскольку офицер по чести своей обязан на оскорбление мундира отвечать оружием. Но полковой командир все же приказал господам офицерам избегать по возможности столкновений подобного рода, дабы не давать повода разным там радикалишкам разводить преступную агитацию, как случилось это после смерти сапожника: хотя революцию и приглушили, вполне очевидно, — время все-таки смутное.