Такая вот любовь - Синтия Ньюберри Мартин
– Ах! – воскликнула Люси и рассмеялась. – Он уехал, а мне хорошо. – Она подняла свой бокал.
Анджелина тоже подняла свой бокал и, сделав глоток, прижала язык к нёбу.
– Мне и впрямь хорошо, – повторила Люси, уставившись в бокал с наклейкой. Затем добавила: – А Сом в силу «двух пальцев» не верил.
– Сом?
Люси снова запрокинула голову, после чего жидкости в бокале осталось только на палец.
– Отец Джона Милтона. Вот откуда взялось второе имя – Милтон, но никто к нему так не обращался. Даже собственная мать называла его Сомом. Она была та еще штучка. Запах Веры ощущался повсюду. Я и сейчас не выношу аромат фиалок. Она умерла в своей благоухающей фиалками постели.
– А мне запах фиалок нравится, – ответила Анджелина, сделав еще один глоток жидкости, которая была чуть тяжелее воды.
Люси закусила большой палец.
– Я ненавидела их дом – такой он был огромный. Тогда‑то и поняла, что мне требуется небольшое пространство. Как под моим столом, когда я впервые взяла в руки кисть.
– Моя мама умерла в ванне, – сказала Анджелина.
– Просто ушла под воду?
Анджелина рассмеялась. А ведь она давненько не смеялась над матерью.
– Воды там не было.
– Не было?
– Мама очень много лет не выходила из дома. Видимо, ванна была единственным местом, где она чувствовала себя в безопасности.
– Ужас, – вставила Люси.
– Каждый раз, когда я приходила домой, она произносила подряд эти четыре предложения: «Где ты была? Там небезопасно. Ни к чему не прикасайся. Вымой руки». – Анджелина и сейчас видела разбросанные по всему дому материны салфетки. Возвращаясь домой из школы, первым делом она выбрасывала их в мусорное ведро. А уж потом мыла руки.
Анджелина заставила себя проглотить еще немного жидкости, имевшей древесный привкус. Свет за окном менялся: был всего лишь двенадцатый час, но чудилось, что дело к вечеру.
Люси сделала очередной глоток.
– Это Сом настоял, чтобы я дала мальчику его имя. А я из-за того сна не отступилась от Джона. Вы согласны, что Джон Милтон Крафт звучит как поэзия, как имя художника?
Люси смотрела на что‑то вне поля зрения Анджелины. Взгляд ее казался сосредоточенным и несфокусированным одновременно, будто то, что она рассматривала, было слишком большим. Анджелина удивилась, откуда Люси известно про поэзию. А потом спросила себя: перестанет ли она когда‑нибудь относиться к людям свысока? Хотелось бы, чтобы сочувственной была первая, а не третья мысль, пришедшая ей в голову. После чего возник следующий вопрос: перестанет ли она когда‑нибудь относиться свысока к себе?
– Люси, как вы стали такой, как есть?
– В смысле?
– Лично я всегда недотягиваю.
– До кого?
– До той, кем я хочу быть.
– Но вы – это вы, какая есть. Вот я себя люблю. А вы себя любите?
Анджелина перевела взгляд с Люси на бокал с мультяшной наклейкой, повернутой в ее сторону. Над пропастью, готовый вот-вот рухнуть в каньон, навеки завис Вайл Э. Койот, и только в этот момент на его физиономии появилось понимание.
– Люси, помните, когда я пришла в первый раз, вы сказали, что думали, будто я стану справляться о ваших мечтах? – Люси наклонила голову набок. – Почему вы спросили меня об этом?
Люси сделала еще глоток «Джона Уэйна», и бокал опустел.
– Вы выглядели так, словно в вас есть нечто потаенное. – Анджелина ждала продолжения. – Я решила, что вы, возможно, захотите узнать, есть ли оно во мне.
– А есть? – спросила Анджелина.
– А в вас? – парировала Люси.
Там они и сидели – лицом к лицу, вертя в руках пустые бокалы с наклейками, не прерывая зрительного контакта и улыбаясь.
– Еще на два пальца? – спросила Люси.
– Мне на один, – ответила Анджелина.
– В общем, – заметила Люси, наливая текилу, – я говорила вам, что меня привлекли именно рисунки Сома, однако он занимался производством домов на колесах. Наличных у него было мало, зато передвижных домов хоть отбавляй. Мы с Джоном Милтоном получили один при разводе и еще два – когда ему исполнился двадцать один год.
– Третий тоже ваш?
Люси кивнула.
– Кто там живет?
– Он пустует.
– Пустует?
– Это идеальный дом. Нетронутый. В нем никто никогда не жил. Я хотела было отдать его Джону Милтону, но он выбрал тот, который занимал всегда, в котором мы жили вместе, пока он рос. Иногда я захожу в пустой дом и просто сижу там.
Анджелина на секунду закрыла глаза, представляя, каково это: иметь собственный дом, где можно посидеть в одиночестве, – какой там покой и уют. Но в действительности она не знает, каково это на самом деле. Она не знает всей правды о пустоте, правды об одиночестве. Грудь у нее стеснило, и она посмотрела в окно на белый трейлер, который теперь не казался ей унылым. Когда Анджелина снова взглянула на Люси, та ковыряла в зубах.
– Знаете, если бы меня выбросило на необитаемый остров, – сказала Люси, – я, пожалуй, смогла бы продержаться неделю только на том, что вытащила из зубов.
Анджелина рассмеялась.
– Люси, какая гадость! Но я понимаю, о чем вы. – Она положила руки на стол. – Так вы готовы к встрече с хирургом-ортопедом в четверг? Через полтора месяца необходимо проверить тазобедренный сустав.
– Меня отвезет Джон Милтон. Он уйдет с работы.
– Еще у вас возьмут кровь на анализ. А потом, во вторник, состоится мой завершающий визит.
Люси кивнула, глядя в окно.
– Я буду скучать по вам, Люси. Как‑нибудь навещу вас, если окажусь поблизости.
– А может, сподобитесь приехать ко мне специально?
Анджелина улыбнулась.
– Хорошо.
– Когда Джон Милтон был ребенком, он делал для меня маленькие афишки. Они у меня где‑то хранятся. В коробке. Или в выдвижном ящике. Знаете, когда я в первый раз подарила ему маленькую пачку мелков, он сразу же снял с них обертки. Не хотел, чтобы что‑нибудь закрывало эти цветные палочки. И делал это всякий раз, когда я дарила ему новую пачку. Говорил, что хочет чувствовать мелок рукой. Он до сих пор так делает.
– Вы сбросили вес?
– Я выдавила целую дольку лимона, который вы мне принесли, на брокколи, и мне, как ни странно, понравилось. Хотя Джон Милтон не стал бы такое есть.
– Люси, при чем тут Джон Милтон! Речь о вас.
– После того, как он родился, я почти вернулась к своему весу, поправилась всего на три фунта. Каждый год, когда я ходила в клинику сдавать мазок с шейки матки, выясняла, что прибавила три фунта. Мне представлялось, что ничего ужасного в этом нет.
– Сущие пустяки, – согласилась
