Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
И вот теперь, когда у мамы опять разболелись почки, я начал потихоньку молиться: чтоб мама, конечно, выздоровела, но только пролежала бы в постели не два дня, а дней так пять или больше. Вот каким я был дьяволенком.
Теперь, став взрослым, я думаю про то горение, которое заставляет человека строить мосты через реки, пересекать океаны, совершать великие открытия — нынче оно направляет человека к луне и звездам. Эти горение, огонь, страсть, неуспокоенность, неуемность начинают теплиться в нас с самого детства, и, если нет им возможности ярко разгореться, если затаптывают огонь в ребенке, он вырастает человеком, который бредет сквозь темный лабиринт жизни с потухшим светильником. Не только обстоятельства, но и родители повинны в том, что так скудна жизнь этих людей. Поэтому я так же люблю озорных мальчишек, как любил их мой отец.
В первые два дня мамины боли не выходили за рамки привычного. Правда, она иногда стонала, но и это было не внове. За мной по-прежнему строго приглядывали. На третий день боли у мамы неожиданно усилились, и я не мог удержаться от слез. Отец был в это время в больнице, и слуга побежал за ним. Отец, придя домой, сделал маме укол. Боль стихла, и мама уснула. Отец объяснил, что теперь она будет спать несколько часов, что ее нельзя беспокоить и будить, пока она сама не проснется.
При этих словах отец заговорщически глянул в мою сторону и украдкой подмигнул мне, как бы разрешая воспользоваться моментом. Через минуту я выскользнул из дому и отправился на поиски Тарон.
Тарон косила высокую ярко-зеленую траву на склоне у своего дома. Я тихонько свистнул. Тарон не услышала меня и продолжала косить. Я подивился ее сноровке. И как это такие маленькие девочки быстро обучаются всему? Я не только косу, но и ложку не сумел бы так ловко держать в руках. Но предвкушение игры с Тарон взяло верх над завистью, я рванулся к ней и закрыл ей глаза руками.
— Ой, кто это? — взвизгнула Тарон.
Я молчал.
— Ой, знаю, — протянула она. — Дас, сын Раму-метельщика.
Я отдернул руки и сердито сказал:
— Сама сапожникова дочка, так и других метельщиками зовешь.
Тарон покатилась со смеху:
— Я тебя сразу по рукам узнала! Я посмеяться хотела!
— Пошли играть.
— Нет.
— Почему это? — поразился я.
— Твоя мама прибьет.
— Не прибьет. Она больная лежит.
На миг лицо Тарон просветлело, но тут же она снова помрачнела.
— Все равно не могу, — рассерженно сказала она.
— Почему?
— Мама велела сена нарезать для Шамбу-брахмана. Она пошла к Датту, в поле работать, а мне велела траву натаскать.
— И сколько ты ее жать будешь?
— Не знаю.
— Долго тебе?
— До вечера.
Я разозлился:
— Выходит, до вечера нам не играть, а если я до вечера не вернусь домой, меня кинутся искать. Выходит, нам сегодня не играть совсем?!
— Не играть. Я тоже так думаю. — Тарон закатила глаза, как актриса.
Я выхватил у нее серп и отбросил в сторону:
— Пошли играть!
— Нет, — вздохнула Тарон.
— А то получишь от моей мамы!
— Невезучая я, даже странно! — размышляла вслух Тарон. — То моя мама дерется, то твоя. Только и знают, что детей бить.
Тарон склонилась над травой, поднимая серп.
— Знаешь, что я придумал? — обрадованно сказал я.
— Все твои штучки — одно битье! — ответила Тарон с от чаянием в голосе.
— Ну послушай же!
Мне самому все больше нравилось то, что я придумал.
— Бежим сейчас к Шамбу-брахману, отвяжем его корову и пригоним ее сюда пастись. Сено ведь для коровы нужно, так? Так если корова здесь, зачем тебе туда траву таскать? Лучше корову притащить к траве, чем траву таскать корове. Ну как?
— Вообще-то верно…
Неуверенность Тарон тут же сменилась радостью. Она бросилась мне на шею. Мы заплясали от счастья. Тарон спрятала серп в кустах на заднем дворике, и мы побежали отвязывать корову Шамбу-брахмана.
Тарон кивнула в сторону тяжелой виноградной лозы, которая свисала с инжирного дерева, как веревка от качелей, перекинутая через сук.
— Покачаемся? — предложила Тарон.
— А если лозу оборвем, тогда что? — спросил я.
— Выдержит. Знаешь, виноградные лозы какие крепкие! Смотри, как она инжир стиснула!
Правда, все знали, что виноградные лозы могут даже задушить деревья. Лоза росла у самых корней дерева и взбиралась вверх по его стволу. Что при этом испытывало дерево? Этого мне было не понять. Я знал только, что летом мы могли влезть на дерево и сразу нарвать и винограду и инжиру.
— Первым качаюсь я! — сказал я торопливо.
— Нет, я! — заспорила Тарон.
— Нет, я! Когда спорили, кто раньше прибежит, я прибежал раньше, теперь я первый покачаюсь!
— А я тебе тогда груш не дам! — заявила Тарон.
— Ну и ладно!
Я залез на сук, с которого петлей свешивалась лоза, взялся за лозу обеими руками, уселся в петлю и начал раскачиваться. Лоза заскрипела, и с нее посыпались сухие листья. Я раскачался сильнее.
— Прыгай вниз, хватит, теперь моя очередь, — ныла Тарон.
Я еще немного покачался и прыгнул вниз, Тарон забралась на лозу. Она тоже сначала повисла на лозе, потом нащупала ногами опору, встала во весь рост и начала изо всех сил раскачиваться. Лоза ужасно скрипела. Мне стало страшно, и я закричал:
— Потише, Тарон, потише! Оборвешь лозу!
— Не оборву! — весело отозвалась Тарон. — Я сильней тебя качаюсь, гляди! Хочешь, до той высокой ветки достану?
Я действительно не мог достать ее на качелях, сколько ни старался. Поэтому я проворчал:
— Достань хвастунишка!
Тарон раскачалась еще сильнее. P-раз! Еще раз! Еще! Безуспешно.
На четвертый раз Тарон сумела ухватиться рукой за ветку. С радостным криком обломала она кончик ветки, но в тот самый миг Тарон взлетела высоко в воздух, и я увидел, что она падает. Я в ужасе расставил руки, чтоб ее поймать, и сделал шаг в ее сторону. Тарон хлопнулась прямо в мои объятия, и мы оба покатились по земле. Отшвырнуло нас сильно, и мы сумели задержаться только на самом краешке склона. Я стукнулся о камень головой, потекла кровь. Мы встали, перемазанные кровью, в пыли и в слезах.
— Это ты меня притащил сюда! — плача, обвинила меня Тарон. — Я не хотела. Я траву резала для коровы Шамбу-брахмана!
— А кто
