Алька. 89 - Алек Владимирович Рейн
Не завязал, на следующий день не вышел, как, впрочем, ещё на пять остальных. Через неделю появился понурый, какой-то помятый, одутловатый, весь в ссадинах и синяках. Как у нас говорили – асфальтная болезнь. Был грустен, я подошёл переговорить: «Ну как же ты так, Толян, ведь только помирились. Она же опять тебя бросит». Толик поморщился, отошёл от меня, не захотел говорить. Подошёл мастер, что-то шепнул ему, они вместе ушли. Бугор сказал: «К начальнику цеха. Будут увольнять, я ходил уже, просил, чтобы не по статье, по собственному желанию, но вряд ли. Неделя прогула, не пойдут на это». Анатолий появился часа через четыре, уже получив трудовую книжку и какие-то деньжонки под расчёт. Уволили по статье за длительный прогул, он был снова слегка под хмельком, подошёл ко мне, сказал: «Мы с мужиками пойдём сейчас, отходную на прощанье ставлю, пойдёшь?» Мне как-то не катило, и я отказался. Толян не удивился, протянул руку, мы стали прощаться. Тут он сказал: «Я в тот день как на крыльях летел, думал, всё, завяжу, сдам на пятый разряд, заживём. Прихожу домой, а она из комнаты нашей всю мебель вывезла, мои тряпки на полу валяются. Ни записки, ничего. Где она, где сын? Половину кухонного гарнитура забрала, а его родители покупали, всю посуду хорошую. Да сказала бы мне, я ей сам всё отдал, да мне без неё ничего не надо». При этом он так сжал мне руку, что я чуть не завопил, но молчал, понимая, что он сейчас разрыдается. Не разрыдался, обошлось, опамятовался, отпустил мою руку и ушёл.
Скоро у меня появился новый приятель, хотя, пожалуй, в приятели его вряд ли можно определить, скорее, хороший знакомец – Гаврилыч. Гаврилыч работал электриком, было ему под шестьдесят, презабавнейший был старикан, плотный, крепкий, невысокого роста. Подошёл как-то ко мне, когда я ковырялся с какой-то заготовкой на верстаке, расспросил, кто, откуда, чем занимаюсь, принял к сведению, поговорили о том о сём. Стал подходить, когда у него было свободное время, видно, охота была с кем-то потрепаться, что-нибудь рассказать, в цехе все его рассказы знали наизусть, а я слушал. Заходы у него были несложные, например, он поднимал какую-нибудь тему и, выслушав мой ответ или соображения, рассказывал какую-то свою историю, связанную с этой темой. Так, поинтересовавшись, есть ли у меня девушка, он тут же рассказал свою историю: «Я во флоте служил, раньше не говорили – моряк, нас называли краснофлотцами. Встречался с девахой одной, помню, на шинели моей прилегли, забрался на неё, дрючу, чувствую, дерьмом завоняло. Знаю, что сам-то я не мог, вот, думаю, как пропёр – обвалилась, рукой провёл по её заднице – сухо. Вонища, уже не до перепихона, встали, стал разбираться, а там уклончик небольшой, и мы головами как раз вниз. Я как ей задвину, мы чуть сдвигаемся, как задвину, и так доползли до кучи говна и наехали на неё». У Гаврилыча жена была моложе на двадцать лет, он гордился этим фактом, а когда мужики подкалывали его, мол, Гаврилыч, что ты с ней делаешь-то, нанимаешь небось кого-нибудь. Гаврилыч надувал грудь и витийствовал: «Я её раком ставлю, на спину поднос. На подносе графин с водой и пачка «Беломора», и деру до тех пор, пока графин не выпью и «Беломор» не выкурю», – большой был затейник и враль. Мне нравилась одна его история. В конце войны он служил в интендантской флотской службе кем-то вроде каптенармуса, и ему пришли две парадных контр-адмиральских формы, полнокомплектные, с кортиками. И надо такому произойти, одна из них ну прямо как на Гаврилыча пошита, чуть рукава и брюки подшить, и в самый раз. Только чуток свободно болтается. А тут Победа, контр-адмирала срочно переводят на Дальний Восток, куда, где большой секрет. Адмирал укатил японцев добивать, а форма-то у Гаврилыча на складе, да и зачем она ему? Удачно повоюет, глядишь, и полным адмиралом станет. Тут и Гаврилычу дембель, и, сдавая складские остатки, Гаврилыч немного подмухлевал бумаги и контр-адмиральский костюмчик с погонами, рубашечкой, галстучком, ботиночками и, что самое главное, с кортиком попятил со склада. Пролежал он у него лет двадцать, куда в нём пойдёшь? Кортик приносил на работу, хвастался, а в форме прийти – увы. Все ж знают, что Гаврилыч мичманом служил, да побаивался, вдруг какой-нибудь патруль или милиционер прискоблится, потребует документы. Со временем форма эта допекла его жену – лежит, место занимает, и она отвезла её на дачу. А недалеко от дачи располагалось небольшое рыбное хозяйство, разводили карпов и ещё что-то. Однажды по осени Гаврилыч решил пойти тайком порыбалить, весь их дачный посёлок туда наведывался, ловили их, конечно, штрафовали, рыбу отбирали, но для рыбака это всё ничто, других-то прудов поблизости не было. Было прохладно, но сухо, копаясь в ящиках в поисках чего надеть, Гаврилыч наткнулся на контр-адмиральскую форму. Призадумался, форма пошита из тонкой шерсти, по погоде в самый раз, примерил. Сидела на нём тик в тик, годы, пополнел слегка, чуток рукава и брюки длинноваты, да какое это имеет значение. Прикинул, ну какие здесь патрули? Да и милиционера ни одного ни разу не видел, оделся, прицепил кортик, веточек там подрезать или ещё чего, и пошёл.
Расположился, пруды-то рыбхозяйства, клёв о-го-го. Увлёкся, вдруг слышит, сзади кто-то осторожно подкашливает, оглянулся. Стоят охранник и милиционер. Милиционер говорит: «Товарищ контр-адмирал, извините, пожалуйста, здесь ловить нельзя. Вы пройдите в контору, с руководством переговорите, у нас есть пруд, там всё районное начальство ловит». Гаврилыч печально отвечает: «Да я давно в отставке, мне уж, наверно, ничего не положено, не заслужил, видно, ну нельзя так нельзя, пойду домой. А просить кого-то, это не по мне. Рыбу в пруд?» Охранник ответил: «Да бог с вами, товарищ контр-адмирал, забирайте с собой». Гаврилыч, стараясь держать осанку, затрусил в направлении дачного посёлка. Через пару минут его догнал милиционер и сказал: «Товарищ контр-адмирал, вы когда захотите порыбачить, зайдите в контору, спросите меня, я тут от нашего отделения вроде бы как прикреплённый, если моя смена, смело идите на пруд и рыбачьте. Если
