Проза - Василий Алексеевич Слепцов
— Да ведь у вас здесь их в каждом доме делают. Так нельзя ли на дому у мастера купить? Ведь это будет дешевле.
— Это справедливо. На дому совершенно дешевле. Ну, только не продадут-с. А вам много ли требуется?
— Одну пару.
— Не продадут-с. Изволите говорить, осташи. Осташи вам нейдут-с. Как вам угодно. А вот у нас такие мастера есть, особенные, которые вытяжные сапоги могут сделать. На городничего и на прочих господ тоже потрафляют. Но осташи, конечно, только теперь, как я понимаю, совсем, можно сказать, не к лицу.
— Нет, это я не для себя. А почему же вы говорите, что на дому не продадут? Кто же может мне запретить, если я сам купил товар, сам сшил?
— Это невозможно-с. Хозяин запретит.
— Какой хозяин?
— Как какой? Хозяин, то есть вот хоть бы я, к примеру, завел мастерство, ну я шить могу и на дому, а товар у меня хозяйский и должен я представить работу хозяину. Ваше благородие! осмелюсь вас обеспокоить, — одолжите покурить!
— Возьмите. Так стало быть, ваши граждане из хозяйского товара шьют?
— Так точно-с. Из хозяйского.
— Кто же эти хозяева?
— А тоже граждане-с, которые купцы, капитал у себя имеют и торгуют.
— А много ли таких?
— Нет, не много-с. Человек пять настоящих хозяев, а то все мелочь, все больше из-за хлеба дома сапожишки ковыряют.
— А почему же эти мастера сами не торгуют?
— Где же? Помилуйте! Бедность. И опять же нет такого мастера, который чтобы хозяину не был должен. У нас уж такое заведение. Еще банковские должники — вот тоже. Кто ему не должен? Как в яму, в этот банк так и валятся. А все лучше нет. Который если задолжал, пришел срок, — не могу заплатить, ну льготу дают; льгота прошла — шабаш: отдают тебя какому-нибудь хозяину, работай на него! Ну, известно дело, хозяину век не заработаешь. Ты заработываешь, а он приписывает, ты заработал, а он приписал. Так и пойдет до скончания века. И дети все будут на хозяина работать.
Нил Алексеич в три приема вытянул всю папиросу, сразу выпустил целую тучу дыма, поперхнулся и сказал решительным голосом:
— Ваше благородие, позвольте вам сказать!
— Говорите.
Он несколько минут соображал что-то, потом сделал шаг вперед, спрятал руки назад и опять сказал:
— Ваше благородие! Я понимаю-с, очень даже понимаю, что вам требуется.
— Что же вы понимаете?
— Я вам вот доложу-с. Все-с! Вы меня извольте спросить, и я вам могу, даже то есть до нитки рассказать.
Нил Алексеич подошел ближе и начал шептать:
— Вот как теперь господин Савин и прочие, ежели что рассказать… что ж? я человек маленький. Меня погубить недолго. Только это им будет стыдно. Как я вам докладываю, я всей душой перед вами. И как я надеюсь на вас. Ну, а они совсем напротив, и даже, можно сказать, стараются, как бы человеку сделать то есть вред, а не то что.
Я начал теряться в догадках: хочет ли он мне сообщить что-нибудь очень любопытное или так, бессознательно с похмелья несет вздор.
— Какой же вред? — спросил я наудачу.
— А уж они найдут такую вину. Им это ничего не значит — человека погубить. Что ж? Я молчу. Я не могу против своего начальства говорить ничего. Я молчу-с.
Я увидал, что Нил Алексеич действительно молчит и что толку от него, должно быть, не добьешься. Я взял книгу.
— Так завтра в котором часу прикажете разбудить?
— Часов в восемь.
— Слушаю-с. А что я хочу еще попросить ваше благородие.
— Что? Еще на шкалик?
— Никак нет-с. На табачок.
Дня через два после описанного вечера проснулся я утром и даже как-то обрадовался, услыхав за стеною знакомый голос помещика, которого я видел в Ниловой пу́стыни. В продолжение этих двух дней я почти не сидел дома, возвращался поздно, а потому и не знал, что у нас делается. В это время уже успело произойти так называемое соглашение, и, судя по тому, что долетало до меня из соседней комнаты, можно было предположить, что соглашение совершилось к общему удовольствию; по крайней мере помещик уже не кричал и не ругался, а так просто ходил по комнате и кротко разговаривал с посредником. Время от времени слышался звон затыкаемого графина и веселое покрякивание, обыкновенно следующее за выпивкою. В передней скрипели сапоги, и в дверную щель влетал в мою комнату запах дегтя и овчины, по которому всегда можно еще издали узнать о присутствии мужиков.
Поговорив с посредником, помещик выходил в переднюю и заговаривал с крестьянами следующим образом:
— Ну, что? а? Ну, вот и кончили благодаря бога. Довольны? а? а? довольны?
— Благодарим покорно. Что ж? — отвечали крестьяне.
— Ну, да. То-то. А? Барин вам зла не пожелает. Не хотели, а теперь сами благодарите. А? Благодарите ведь? а?
— Так точно, Лександра Васильич, благодарим покорно.
— Мы за вас, Лександра Васильич, должны вечно бога молить, — вмешивался какой-то назойливый, тоненький голосишко.
— Иван Петрович[36],— обращаясь к посреднику, говорил помещик, — вот я говорю, не хотели, а теперь сами благодарны. А?
— Да, да, — из другой комнаты отвечал посредник.
— Своей пользы не понимают, глупы, — продолжал помещик. — Ведь вы глупы? а?
— Это справедливо, Лександра Васильич, — со вздохом отвечал тот же тоненький мужичий голосишко.
— Ну да. Вот вас на волю отпустили. Ну да. Вы теперь будете вольные. А? Вот я зла не помню. Ведь я вас люблю, даром что вы мошенники, — говорил помещик, рыгая и, видимо, смягчаясь все более и более. — Вот я какой! а? А почему я вас люблю? Потому что вы моей жены-покойницы. Да, — заключил он и пошел в другую комнату.
После непродолжительного молчания мужики пошептались, и один из них кашлянул и сказал, подойдя к двери:
— Мужикам, Лександра Васильич, как прикажете, домой? или как ежели насчет чего приказывать изволите?
— Каким мужикам?
— А то есть нам-то-с?
— А ты кто ж такой?
— Я-с? Гм, мужик-с.
— Так что ж ты? Чучело!
Барин смягчился совсем и даже стал шутить.
— Нет, постойте. Я вам сейчас велю водки дать. Эй! кто там? Подать водки моим мужикам по рюмке. Вот видите, — продолжал он из другой комнаты, — я зла не помню. Бог с вами. Я вам все прощаю. Я за вас хлопочу, а вы что? Вы моим лошадям овса пожалели. Бесстыжие ваши глаза! а? Не стыдно? а? Мошенники! мошенники! а? И не стыдно? а? Овса пожалели!
Мужики молчали.
— Антон! и не стыдно тебе? Богатый мужик. Меры овса пожалел. А?
— Виноват, Лександра
