Проза - Василий Алексеевич Слепцов
— Вы знаете этого господина? — Он указал глазами на одного из игравших.
— Знаю. А что?
— Не советую быть знакомым.
— Почему же?
— Да так. Будьте осторожны. Конечно, мне не следовало бы говорить о знакомом; но что ж делать, надо сознаться, что это не человек, а чудовище, изверг рода человеческого.
— Мм!
Я посмотрел на изверга рода человеческого с любопытством и подумал: «Отчего же это прежде я ничего не замечал чудовищного», да и теперь чудовище преспокойно записывало мелом и, помуслив большой палец, отбирало карты.
— Сделайте такое ваше одолжение! — вдруг сказал мне хозяин, стоя предо мной с рюмкой хереса и мармеладом.
Гости между тем уходили в ту комнату, где стояла водка, и возвращались с куском пирога. Игра понемногу стала оживляться. Один старик, набирая в руки карты, говорил всякий раз:
— Ну-ка, дава-кась я посморкаю (т. е. посмотрю).
— Ах, черт тебя возьми совсем, старый хрен! — помирая со смеху, восклицал всякий раз после этого один чиновник.
Иван Иваныч заговорил с хозяином о его сыне, том самом мальчике, который подавал нам чай. Хозяин очень обрадовался этому случаю и все просил, чтобы Иван Иваныч как можно больше порол его сына.
— Зачем же, — сказал Иван Иваныч, — лучше увещаниями действовать. Он и так послушается.
— Нет, уж сделайте божескую милость! Как чуть что, сейчас драть. Дерите сколько душе угодно. Что их баловать!
— Это что у тебя? а? — спросил вдруг хозяин у своего сына, вытаскивая у него из-под жилетки какую-то тесемку.
— Пошел, вели матери пришить. Ишь болван! так это все делает мышионально, — и хозяин хлопнул сына по затылку, желая этим, вероятно, показать Ивану Иванычу свое усердие.
Надоело мне сидеть, и я стал опять бродить по комнатам. В это время вошел старый заштатный причетник.
— А, Иван Матвеич![34] — весело закричал ему Иван Иваныч. — Садитесь сюда! что я вам скажу.
Причетник недоверчиво поглядел на Ивана Иваныча.
— Что вы? подойдите! Не бойтесь!
Причетник подошел и нагнулся. Иван Иваныч сказал ему что-то на ухо, отчего тот очень рассердился, замахал руками и ушел в залу, ворча что-то себе под нос.
— Ну-ка, дава-кась я… — вдруг воскликнул было игравший в карты старик, но, заметив, что я стою сзади его, кашлянул и замолчал.
Наконец в зале поставили большой стол и подали ужин. Игравшие рассчитывались и шумели. Потом все пошли к водке. Хозяин оживился и стал ежеминутно бегать в кухню. Хозяйка, красная и захлопотавшаяся до поту лица, выглядывала из двери и вполголоса кричала сыну, несшему блюдо:
— Смотри не пролей.
У комода один из гостей, тот самый, на которого указывал мне Иван Иваныч, взял меня за руку, отвел в угол и таинственно сказал:
— Вы будьте осторожны с тем господином, с которым вы пришли.
— Почему же?
— Да так уж. Поверьте.
Иван Иваныч между тем опять уж успел рассердить Ивана Матвеича, так что он стал плеваться и ушел от него в кухню.
Начался ужин. Дамы взяли тарелки и уселись в гостиной, а мы остались в зале, одни мужчины. Во время ужина, впрочем, не случилось ничего особенного; только подразнили немного Ивана Матвеича, напомнив ему о каком-то шесте. Хозяин все хлопотал, потчевал и давал сыну подзатыльники, чтобы он скорее ходил.
— И чудак этот у нас Иван Матвеич, — говорил мне смеясь Иван Иваныч. — Что только с ним делают! Вы спросите его: как ему сажи в рукавицы насыпали, поглядите, как разозлится.
Но я не решился спрашивать его об этом, тем более что старик вдруг захмелел и начал ругаться.
— Что ж, еще рюмочку? — спросил меня хозяин.
— Нет-с, благодарю.
— Да вы так, мышионально.
— Не могу.
— Ну, принуждать не смею.
— Давай я выпью. Принужу себя и выпью, — покачиваясь и махая руками, говорил Иван Матвеич; потянулся к рюмке и разлил вино.
— Ха, ха, ха! — покатились гости.
После ужина сейчас же все стали расходиться, и я ушел.
У ворот постоялого двора встретил меня Нил Алексеич, пропадавший без вести несколько суток сряду и только что вернувшийся из продолжительного странствия по кабакам, а потому необыкновенно услужливый, но в то же время грустный и прикидывающийся казанскою сиротою. Он сейчас же объяснил, что дожидался меня и нарочно не ложился спать по этому случаю; побежал со свечою отпирать дверь, бросился снимать с меня пальто и вообще употреблять все зависящие от него средства, чтобы мне понравиться. Я очень хорошо понимал, что эта услужливость означает только, что у Нила Алексеича от пьянства болит голова, и следовательно, нужно опохмелиться; я и дал ему на шкалик. Так как было еще рано, то я и сказал ему, чтобы он, опохмелившись, зашел ко мне на минуту. Взял было я книгу, начал читать; входит Нил Алексеич, уже веселый, и вытянулся у дверей.
— Пришел-с.
— Вот что: возьмите-ка вы мои сапоги; да еще я хотел спросить вас об одном деле.
— Слушаю-с.
— Видите ли: собираюсь я ехать на этой неделе, так нельзя ли мне заранее подыскать попутчика до Волочка?
— Это можно-с.
— Так устройте это, пожалуйста, да разбудите меня завтра пораньше.
— Слушаю-с.
Я замолчал. Нил Алексеич постоял-постоял и вдруг сказал:
— Ваше благородие!
— Что?
— Осмелюсь вам доложить, это пустое дело — попутчики.
— Как пустое дело?
— Да уж… так как мы здесь, можно сказать, вот с этаких лет при этом деле, довольно хорошо понимаем, что к чему.
— Нет, уж вы пожалуйста…
— Нет, позвольте-с. Это как вам угодно, ну, только я так рассуждаю, что вам это нейдет, совсем нейдет, чтобы с попутчиками ехать. А вот как ежели сейчас приказать тройку — тарантас, ямщика подрядить до места; по крайней мере спокой. Чудесное дело-с. А между прочим, как угодно.
— Ну, да мы об этом после поговорим. Скажите-ка вы мне лучше вот что: где здесь у вас продаются осташи?[35]
— Осташи-с? в
