Симпатия - Родриго Бланко Кальдерон
В следующие два вечера они посмотрели вторую и третью части.
Улисес считал, что Майкл Корлеоне — персонаж гамлетовской глубины. Каждый год он пересматривал трилогию и печалился, что так и не может ответить на вопрос, которым задается Майкл у гроба дона Томмазино: что его подвело? Разум или сердце? Когда он поднимал эту тему на занятиях киноклуба, никто вроде бы не осознавал ее важности. А может, он не мог эту важность передать. Тогда его одолевала апатия, он чувствовал себя нелепым и начинал ненавидеть свою работу.
Посмотрев «Крестного отца» в очередной раз, он вдруг стал сомневаться, что шедевр Копполы — история семьи. Мир мафии там, конечно, всего лишь рамка для семейной саги, этого нельзя отрицать, но вся сага вращается вокруг одной-единственной противоречивой фигуры, и она-то и есть истинное ядро фильма и многочисленных линий в нем: фигура отца.
Ирос слушал, тяжело дышал, повиливал хвостом, смотрел на Улисеса черными глазищами, похожими на две летающие тарелки, или отворачивался. И в каждом движении было столько неизмеримой теплоты, что Улисес чувствовал, как в ней тонут все его мысли и эмоции. Ирос будто говорил: «Я ни слова не понимаю из того, что ты мне втолковываешь, но люблю тебя. И я лучше посижу здесь, слушая неизвестно что, чем буду в любом другом месте. Улавливаешь?»
Улисес улавливал и потому еле-еле оторвался от пса, чтобы поехать в «Аргонавты». На последнем совещании он передал Хесусу и Мариеле коды для управления банковским счетом. Пусть занимаются зарплатами, расходами на дом и на ремонт. Апонте еженедельно переводил в боливарах сумму, которая менялась в зависимости от курса доллара.
Функции Улисеса свелись к водительским. Все указывало на то, что фонд «Симпатия к собакам» заработает раньше назначенной даты.
— Согласно плану генерала Айялы, у нас осталось три недели. Скоро нужно назначать дату открытия, думаю, это будет само третье января — последний день срока. Не хватает только оборудования, лекарств и корма, — с плохо скрываемым нетерпением сказал Хесус.
— Апонте выходил на связь? — спросил Улисес.
— Только когда ты болел.
— Мне кажется, он хочет нас выжить, — произнесла Мариела.
— Ему нужен дом. Апонте работает на Паулину, — сказал Улисес.
— С каких пор?
— Боюсь, с самого начала.
— А почему ты нам не говорил? — возмутилась Мариела.
— Я сам только недавно убедился. И не хотел, чтобы мы из-за этого впали в уныние. Могу вам сказать только одно: клянусь памятью Надин, через два дня оборудование будет здесь.
— Каким образом? — поинтересовался Хесус.
Улисес отпил глоток воды и очень спокойно сказал:
— Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться.
Что он творит? Что дальше? Отрастит усы и уложит волосы бриолином? А Надин? Обязательно было клясться ее именем?
Он театрально, но сдержанно объявил, что удаляется в мансарду и не хочет, чтобы его беспокоили.
Сеньора Кармен ничего не трогала. Все было так же, как в день бдения по Надин, когда больного Улисеса перетащили вниз.
На спинке стула висело ярко-розовое спортивное трико. Улисес взял его, понюхал и положил назад. Рухнул на кровать и откатился на ее сторону. На полулежало собрание сочинений Элизабет фон Арним и три тома рукописей сеньоры Альтаграсии. Он принялся небрежно листать их в поисках тайного романа, но не нашел. Попробовал вспомнить тело Надин. На ум пришел только шрам. Все шрамы в конечном счете похожи. Некоторые покрупнее, некоторые помельче, некоторые прямые, некоторые кривые. Вот и все отличия. Вне тела они все равно что замочные скважины без дверей. Бессмысленные, никуда не ведущие.
Он проверил время на телефоне. И десяти минут не прошло. Уходить пока рано. Это будет странно выглядеть. Вот бы получилось уснуть. Потом он спустится и попросит сеньору Кармен избавиться от всех вещей. Кроме матраса — он новый. Чемодан с одеждой Улисес заберет обратно в квартиру. По идее, и рукописи с книгой надо бы взять. Потом придумает, что с ними делать.
Снова проверил время — оно словно остановилось. Подумал об Иросе, о его глазах, о шершавых лапах, которыми он касался руки Улисеса, прося ласки, о золотисто-черной шерсти на груди, которую можно было гладить в обе стороны, до изнеможения и полного счастья обоих.
Оставалось сорок минут. От самой мысли, что придется отсидеть все это время в мансарде, а потом завести машину и вернуться в квартиру, где ждал Ирос, ему стало невтерпеж.
Моменты такого неодолимого волнения, случавшиеся иногда, даже если Ирос был рядом, заставляли Улисеса задаваться вопросом: уж не посланник ли дьявола этот пес? Глашатай его безумия? Надин он любил бешено, до мурашек. В страсти к ней, к ее телу, к снопам света из ее глаз, за которыми проглядывала душа, Улисес преобразился, сменил кожу, как пышущая здоровьем змея. Сияющая стрела, сбросившая благодаря любви ошметки драной оболочки долгого отчуждения, из которого и состояла до тех пор вся его жизнь. Узнав о смерти Надин, об ужасающих обстоятельствах, при которых погибли она, ее дочь и муж, он словно проснулся и оказался ввергнут в свое прежнее жалкое существование внутри кожуры, только и ждущей, как бы высохнуть и разложиться в земле. Возможно, так бы оно и получилось, но в эти лихорадочные дни явился Ирос и явил чудо, позволенное только собакам: заменить одну любовь другой.
Ничто пережитое Улисесом не могло сравниться с этим взглядом. Разве это не любовь? Точнее, любовь оказалась первым перевалочным пунктом на пути к неведомому. Во взгляде своего пса, в ту самую минуту, когда он увидел его на тротуаре возле «Аргонавтов», Улисес обрел землю, начинавшуюся по ту сторону любви. Незамутненный покой и радость. Зеркало, с которого спала пелена. Последняя полоса света перед смертью.
Оставалось тридцать пять минут. Улисес встал. Закрыл чемодан, взял книгу и рукопись и ушел.
36
Сеньора Кармен прибралась в мансарде и выбросила все, что там оставалось. Подмела, вымыла ванную. Набрала ведро воды, плеснула туда средства с запахом лаванды и прошлась тряпкой по кафелю. И, пока пол сох, долго смотрела на Каракас, лежавший за окном.
Сеньор Улисес не просил, но Кармен готовила ему на неделю вперед. Нужно было только сложить контейнеры в морозилку и доставать по одному. Может, она напридумывала себе всякого. Просто эта громадная псина напомнила ей другую собаку, но она не учла, что Ирос пришел в дом после несчастья, а не до. А вот Невадито действительно ознаменовал наступление дурных времен. Но разве бедный пес был в этом виноват?
С самого переезда
