Дыхание озера - Мэрилин Робинсон
В день начала занятий Люсиль выскользнула из дома пораньше и ушла без меня. Я видела, как она шагает одна далеко впереди, одетая в ослепительно-белые туфли и хрустящую белую блузку; ее волосы на солнце отливали желтоватой медью. «Что ж, ей тоже одиноко», – подумала я. Примерно через час после начала уроков девочка принесла в мой класс записку, в которой меня вызывали в кабинет директора. В коридоре я встретила Люсиль, и мы пошли в кабинет, ни слова не говоря. Директора звали мистер Френч. Он велел нам сесть перед его столом, а сам примостился на уголке стола, покачивая ногой и вертя в руке кусок мела. Голова у него была маленькая и гладкая, а руки – по‑мальчишечьи маленькие и очень белые. Мистер Френч разглядывал мелок в руках, потом исподлобья косился на нас. Думаю, он специально вел себя именно так, подчеркивая умеренную, но таинственную серьезность, хотя эффект несколько смягчали яркие носки.
– Девочки, в прошлом году вы пропустили полгода учебы. Что будем с этим делать? – спросил директор.
– Дайте нам дополнительное домашнее задание, – предложила Люсиль. – Мы нагоним.
– Что ж… Вы девочки умные. Справитесь, если приложите усилия. Остается только надеяться, что ваше отношение к учебе изменилось, – произнес он, тщательно взвешивая слова.
– Мое изменилось, – подтвердила Люсиль.
Он посмотрел на нас по очереди, потом сказал:
– Значит, тебе не понадобится моя маленькая проповедь, Люсиль?
– Нет, не понадобится, – отозвалась она.
– А тебе, Рут?
– Нет. В смысле, наверное, нет.
– То есть ты думаешь, что не понадобится?
Лицо у меня пылало. Мистер Френч не был злым человеком, но ему доставляло инквизиторское удовольствие задавать вопросы, на которые нет ответа. Он подбросил мелок на ладони и неожиданно уставился на меня.
– Она знает, что вы собираетесь сказать, – произнесла Люсиль. – Не могу поручиться, будет ли она усерднее учиться в этом году. Или будет, или нет. Говорить с ней о практических вещах бесполезно. Они не имеют для нее никакого значения.
– Она взрослеет, – возразил мистер Френч. – Образование должно иметь значение. А что же для тебя важно, Рут?
Я пожала плечами. Директор передразнил меня, тоже пожав плечами.
– Вот это я и имею в виду, когда говорю о проблеме в отношении, – отметил он.
– Она еще сама не определилась, что для нее важно. Ей нравятся деревья. Может быть, станет ботаником или что‑нибудь в этом роде.
– Хочешь стать ботаником, Рути? – с сомнением посмотрел на меня мистер Френч.
– Не думаю, – ответила я.
Мистер Френч вздохнул, встал и положил мелок на место.
– Тебе придется научиться говорить за себя и думать самостоятельно, это уж точно.
Люсиль пристально посмотрела на меня и тихо сказала:
– Она всегда поступает по‑своему.
Тогда мы с Люсиль единственный раз оказались в школе рядом. Я часто видела ее, но она меня избегала. Сестра присоединилась к группе девочек, которые обедали в кабинете домоводства. Я обедала там, где находилось достаточно места, чтобы присесть, не производя впечатления желающей присоединиться к какой‑нибудь группе или беседе, и читала за едой. Обеды были ужасные. Я с трудом могла проглотить пищу. Казалось, словно я пытаюсь съесть бутерброд с арахисовым маслом, будучи подвешенной за шею. Облегчение приносили уроки латыни, где я занимала знакомое место в группе людей, распределенных по алфавиту. Классная работа стала своего рода убежищем, и я стала заниматься аккуратно и тщательно, хотя иногда мне до боли хотелось побежать домой и проверить, не опустел ли он. Когда удавалось снова сосредоточить мысли на гипотенузе, я ощущала облегчение и даже радость. Через месяц-другой мистер Френч вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что рад был услышать об изменении моего отношения к учебе. На уголке его стола лежала пачка моих идеально аккуратных работ. Я тогда не знала – да и сейчас не знаю, – при чем тут отношение к учебе, но если директору доставляло удовольствие говорить, что мое отношение улучшилось, спорить с ним не хотелось. Но факт оставался фактом: латынь я предпочитала обеду и грезам и очень боялась той осенью ходить на озеро.
Сильви часто бывала на озере. Иногда она возвращалась домой с рыбой в карманах. Она промывала рыбешек под краном, очищая жабры от мусора, а потом жарила их вместе с головой и ела с кетчупом. Люсиль стала привередливой. Она жила на овощных супах и твороге, которые поглощала в одиночестве в саду, на веранде или в своей комнате. Мы с Сильви ужинали одни в темноте и молчали. Сильви воспринимала отсутствие Люсиль как упрек или неудачу, и тетю это явно печалило, потому что она не рассказывала мне никаких историй.
– Сегодня было холодно, – бормотала она, обернувшись к синеющему окну и глядя в него широко раскрытыми глазами слепца.
Сильви медленно потирала ладони друг о друга, словно пытаясь согреться. «Кости, кости в оболочке из тонкой, словно перчатка, плоти», – думала я. У нее были длинные ладони, длинная шея и впалые щеки. Я размышляла, способна ли тетя согреться или отъесться. Если взять в руки одну из этих костлявых ладоней, смогу ли я вдохнуть в них тепло?
– Еще осталось немного супа, – предлагала я.
Сильви в ответ качала головой: нет, спасибо.
Однажды вечером, когда мы с тетей сидели вот так, Люсиль ушла на танцы, надев абрикосовое платье, которое сама сшила в школе. Она накинула школьное пальто на плечи, пожелала нам спокойной ночи и отправилась ждать у дороги парня, с которым назначила свидание. Когда Люсиль закрыла за собой дверь, в доме вдруг стало совсем пусто. Я сидела одна и наблюдала за Сильви, и казалось, что она так и будет сидеть неподвижно.
– Хочу тебе показать кое‑что красивое, – сказала Сильви. – Я нашла одно место. Действительно очень красивое. Это небольшая долина между
