Дуэль Агамурада с Бердымурадом - Георгий Костин
Дядя Саша сдержал слово. Бердымурад, вернувшись с объезда водохранилища на обед, увидел лежащие подле крыльца его дома высохшие и очищенные от водорослей сети. Перебирая их, обратил внимание, что некоторые ячейки были разрезаны. Значит дядя Саша поберег и рыбу, что запуталась в сети, и не стал пропихивать её, сдавливая, через ячейки, как обычно это делают браконьеры-сеточники… Однако вспыхнувшее было рабочее удовлетворение Бердымурада тут же погасло. Потому как непроизвольно вспомнился сегодняшний случай, когда он, словно слепо выполняя какую-то своенравную волю, вдруг выхватил пистолет из кобуры и чуть ли не выстрелил в дядю Сашу. Прочувствовав до гадкого холодка в позвоночнике, что сегодня само провидение уберегло его от убийства, и что в другой такой раз – он вполне может убить человека, Бердымурад содрогнулся. И сразу же решил отказаться от намерения ловить браконьеров с поличным, дабы не вступать с ними в непосредственный контакт. А сети и переметы снимать под покровом темноты. И не позже чем через час после того, как они будут поставлены, дабы рыба не успела покалечиться.
И теперь он вечерами подъезжал на моторной лодке к кургану, разделяющему дамбы. Прятал лодку в прибрежные камыши. Взбирался на вершину кургана в приготовленное загодя убежище. Расстелив на коленях самодельную карту водохранилища, обращал внимание внутрь себя. И довольно легко, можно даже сказать привычно погружался внутренним взглядом в душевные глубины, где стойко держался образ плавающих на поверхности высыхающего озера раздутых желтых сомов, источающих гадливое зловоние. Но в само зловоние старался не углубляться, а, как бы обходил его стороной, держась от него на некотором безопасном удалении. Да и в образ раздутых сомов тоже старался не вглядываться. Но когда зловоние усиливалось и как бы само дотягивалось до него, а гадливый вид разлагающихся сомов, также приближаясь, сам заполонял сознание, мутя его, Бердымурад собирался духом и резко протыкал своим обращенным вовнутрь взглядом, словно длинным узким ножом, это отвратительное видение. И теперь находясь, словно в тумане, в дурном запахе, вызывающем тошноту, разглядывал ТАМ картину водохранилища и видел места, где браконьеры ставят сейчас сети и переметы. Покрываясь холодным потом и едва сдерживая позывы к рвоте, он возвращал внимание обратно и рисовал на самодельной карте кружки, где были поставлены сети и переметы. А когда наступала непроглядная темень, и становилось очевидно, что никто из браконьеров больше не будет ставить запрещенные орудия рыбной ловли, он спускался с кургана к лодке, включал мощный фонарь, сооруженный им из автомобильной фары. И на большой демонстративной скорости разъезжался по тем местам, которые были отмечены у него на карте. Найти сети не составляло никакого труда. Они как обычно были привязаны концами к торчащим из воды деревянным сучьям. А если не было сучьев, то он опускал в воду «кошку» и разъезжался по воде с нею, тратя таким образом на поиски лежащего на дне перемета не более пяти минут…
Поселковые браконьеры, добывающие на водохранилище рыбу для продажи, пришли в бешенство от рыбнадзоровской деятельности Бердымурада. Но, зная его крутой и бескомпромиссный нрав, затаились, перестав ставить сети и переметы. В поселке исчезла живая рыба – её теперь никто не продавал. И потому недовольство Бердымурадом начали проявлять почти все поселковые люди, привыкшие лакомиться свежей рыбой, пойманной браконьерскими способами. О нем пошла дурная молва, что он якобы вернулся из армии несколько не в себе: то ли упал там с какой-то высоты и сильно ушиб голову, то ли ему отшибли мозги армейские «деды», когда укрощали его строптивый нрав. И теперь, вежливо здороваясь с ним при встрече, прятали от него глаза и не вступали в долгие приветливые разговоры, как это обычно было до его призыва в армию…
Негативное, а порой неприязненное отношение односельчан к себе Бердымурад также чувствовал предельно остро. Стоило ему на мгновение забыться или непроизвольно о чем-то задуматься, сидя за обедом, как в его душу текла какая-то колючая и в тоже же время жгучая субстанция неприязни. А за нею, как на привязи, напористо втекала знакомая тошнота, которая возбуждалась невыносимой вонью, источающей разлагающимися в его сознании сомов, в которых успели завестись и омерзительно копошащиеся белые черви…Ощущать враждебное отношение односельчан становилось невыносимым. И вскоре глубинное естество Бердымурада непроизвольно стало ответно воспринимать односельчан как врагов его рыбнадзоровской деятельности. И та злая сила, которая прежде как бы сама совершала прицельные выстрелы по мишеням при скоростной стрельбе из пистолета, начала исподволь подбивать его разрядить пистолетную обойму по поселковым недоброжелателям.
Боясь, что может забыться, и не заметит сам, как выхватит пистолет и выстрелит в кого-нибудь из поселковых людей, Бердымурад стал теперь давить в себе и желание заглядывать ТУДА. Но, перестав заходить ТУДА, он лишился возможности качественно выполнять рыбнадзоровские обязанности, и тем самым лишил себя переживания рабочего удовлетворения. Никаких иных приятных переживаний и положительных эмоций у него больше не осталось, и ему скоро, вообще, расхотелось жить. Моментами даже нетерпимо стало хотеться наложить на себя руки, а, точнее сказать, удавиться. Именно – удавиться, а не застрелиться, как человеку, имеющему табельное оружие. Потому как, убивая себя – хотелось помучиться… Ему даже навязчиво представлялось, как он повесится на крюке в дверном проеме глубокой ночью. И обязательно подожмет ноги в коленях, чтобы те не касались пола. Дабы люди, которые будут утром вынимать его из петли, поняли, каким колоссальным усилием воли он заставил себя уйти в мир иной, что даже ноги в коленях так и не разжал. Было для него еще и некое изысканное сладострастие в таком способе суицида. Потому как, удавив себя, он удавил бы и ту омерзительную гадливую тошноту, живущую в душе, словно солитер в кишечнике…
Но то же время чувствовал, что умирать ему не пришел срок. Но боясь сталкиваться с поселковыми людьми лицом к лицу, он вставал теперь ни свет ни заря и уезжал на водохранилище. Там переставал бояться, что может кого-нибудь застрелить. Браконьеры днем рыбу не
